— Что нового, пан Шварц? — спросил он.
— Розенберг обанкротился.
— Совсем?
— Еще неизвестно, но я думаю, он будет договариваться, иначе что за интерес просто объявлять себя банкротом? — тихо засмеялся пан Шварц и прижал пальцем влажный табак в трубке.
— Наша фирма много теряет?
— Это зависит от того, какой процент он будет платить за сто.
— Бухольц знает?
— Сегодня он у нас еще не был, но когда узнает, ему станет плохо, — он очень чувствителен к убыткам.
— Как бы его удар не хватил, — прошептал кто-то из склонившихся над амбарными книгами.
— Жаль было бы!
— Очень жаль, упаси Бог!
— Пусть живет сто лет, пусть будет у него сто дворцов, сто миллионов, сто фабрик.
— И заодно пусть сто чертей его унесут! — опять прошептал кто-то из юнцов.
Стало совсем тихо.
Шварц грозно взглянул на писавших, потом на Боровецкого, словно желая оправдаться, что он, мол, тут не виноват, но Боровецкий со скучающим видом смотрел в окно.
Атмосфера гнетущей скуки снова воцарилась в конторе. Уныло желтели стены с деревянными, крашенными под дуб панелями до самого потолка, вдоль стен стояли полки с рядами бухгалтерских книг.
Напротив окна конторы высилось большое пятиэтажное здание из красного неоштукатуренного кирпича, от его стен на все помещение конторы ложился зловещий красноватый отсвет.
Через асфальтированный двор, по которому то и дело со стуком проезжали повозки и проходили люди, на уровне второго этажа во все стороны расходились толстые, как руки атлета, трансмиссии, от их глухого гула оконные стекла в конторе непрерывно дребезжали.
Небо нависало над фабрикой тяжелой, грязной пеленой, из которой капал мелкий дождь, по грязным стенам текли еще более грязные струи, — будто тошнотворные плевки, они прочерчивали оконные стекла, покрытые налетом пыли от угля и от хлопка.
В углу на газовой плите зашумел чайник.
— Не угостите ли меня чаем, пан Горн?
— А может, вы, пан инженер, изволите съесть бутербродец? — любезно предложил пан Шварц.
— Только он кошерный, — съязвил Горн.
— Значит, он вкуснее, чем те, что едите вы, пан фон Горн!
Горн подал чай и на минутку задержался у стола.
— Что с вами? — спросил Боровецкий, знавший его довольно близко.
— Ничего, — коротко ответил тот и окинул ненавидящим взглядом Шварца, который разворачивал газету с бутербродами и выкладывал их перед Боровецким.
— Вы очень неважно выглядите.
— Пану Горну служба на фабрике не впрок. После гостиных ему трудно привыкнуть к конторе и к работе.
— Конечно, скоту или какому-нибудь ничтожеству легко привыкнуть к ярму, а человеку труднее, — прошипел фон Горн со злобой, но так тихо, что Шварц не расслышал его слов и, бессмысленно усмехаясь, проговорил: