— Боровецкий.
— Штёрх.
Он и немец представились друг другу и обменялись рукопожатьем.
Кароль сел.
— Как вам нравится спектакль? — спросил он, чтобы что-то сказать.
— Чудесно, великолепно! — воскликнула девушка, и ее розовое личико, цветом напоминавшее свежевымытый молодой редис, заалелось густым румянцем, казавшимся особенно ярким из-за светло-зеленого платья.
Она поднесла к лицу платочек, чтобы скрыть румянец, которого стыдилась.
Мать набросила ей на плечи роскошную кружевную шаль, потому что из открытых дверей по всему залу шел сквозняк, и снова задремала.
— А вам? — спросила девушка после паузы, поднимая на собеседника голубые, словно фарфоровые, глаза со светло-золотыми ободками ресниц, и в эту минуту с поднятым кверху личиком и полуоткрытыми розовыми губками она была похожа на свежеиспеченную булочку.
— Скажу то же самое: чудесно, великолепно. Или: великолепно, чудесно.
— Хорошо играют, правда ведь?
— Да, по-любительски. Я-то думал, что вы будете участвовать в спектакле.
— Я очень хотела, но меня никто не пригласил, — сказала она с искренним огорчением.
— Такое намерение было, но не решились, боялись отказа, ведь в ваш дом почти нет доступа, словно бы в королевский дворец.
— Ага, я то же самое говорил, панна Мада, — поддакнул Штёрх.
— Это вы виноваты, вы же у нас бываете, надо было сказать мне.
— Времени не было, да и запамятовал, — оправдывался Боровецкий.
Наступило молчание.
Штёрх покашлял, наклонился вперед, чтобы начать разговор, но тут же опять уселся поглубже, видя, что Боровецкий окидывает зал скучающим взглядом, а Мада, та была какая-то странная — ей хотелось так много ему сказать, а теперь, когда Боровецкий сидит рядом с нею, когда их обоих лорнируют из лож с особым любопытством, она не знает, с чего начать.
Вы будете служить в нашей фирме? — спросила она наконец.
— К сожалению, я вынужден был отказать вашему отцу.
— А папа так на вас рассчитывал.
— Мне самому очень жаль.
— Я надеюсь, в четверг вы у нас будете? У меня к вам просьба.
— Не могу ли узнать ее сейчас?
Он наклонил к ней голову, глядя на ложу Цукера.
Люция быстро обмахивалась веером и, видимо, под его прикрытием ссорилась с мужем, который то и дело одергивал жилет на животе и выпрямлялся в кресле.
— Я хотела попросить, чтобы вы мне указали какие-нибудь польские книги для чтения. Я об этом уже говорила папе, но он сказал, что я дурочка и что я должна заниматься домом и хозяйством.
— Да-да, фатер так говорил, — вставил Штёрх и слегка отодвинулся вместе с креслом, потому что Боровецкий строго на него глянул.
— Зачем вам это нужно, почему вы этого хотите? — спросил Боровецкий довольно сурово.