Она нервно передернулась, на ее красивом лице появилось выражение безмерной гадливости, и, словно почувствовав неприятный запах, она поднесла к носу кружевной платочек.
— Ничего не поделаешь, Мечислав любит своих пациентов и поступает так из соображений высшего порядка, — с иронией заметил Кароль.
— Против этого я ничего не имею. И допускаю, что каждый мыслящий человек должен верить в какую-то возвышенную, пусть даже химерическую, идею, иначе трудно смириться с окружающей нас ужасной действительностью. Согласна: можно посвятить жизнь служению идее, но если она облачена в грязные лохмотья, это выше моего понимания!
Она замолчала и, так как цинковые крыши ослепительно блестели на солнце, заслонила окно бледно-зеленой шелковой ширмочкой с изображением золотых птиц и деревьев.
Еще некоторое время она сидела молча, повернув к нему голову, залитую призрачным золотисто-зеленым светом, и наконец, понизив голос, спросила:
— Вы знаете Меланию Грюншпан? — Фамилию она произнесла с оттенком брезгливости.
— Встречался с ней в обществе, но знаю мало.
— Жалко! — прошептала она и с величественным видом прошлась несколько раз по комнате.
Постояла у двери в кабинет сына, прислушиваясь к доносившимся оттуда приглушенным голосам. Потом устремила взгляд на залитую палящим солнцем, грохочущую улицу.
Кароль с любопытством наблюдал за ее поистине царственными движениями и, хотя в полумраке комнаты не мог разглядеть ее лица, догадывался, что оно выражает беспокойство.
— А вам известно, что панна Меля влюблена в Мечека? — напрямик спросила она.
— Что-то такое слышал, но не придавал значения. Значит, в городе уже судачат об этом! Но ведь это просто неприлично! — прибавила она громче.
— Разрешите, я поясню. Говорят, любовь взаимная, и пророчат скорую свадьбу.
— Пока я жива, этому не бывать! — прерывающимся от волнения голосом воскликнула она. — Я никогда не допущу, чтобы мой сын женился на какой-то Грюншпан!
Ее карие глаза потемнели и приобрели медный оттенок, а красивое гордое лицо пылало гневом.
— У панны Мели репутация благовоспитанной умной барышни, к тому же она очень богата и хороша собой…
— Это неважно. Она — еврейка, и этим все сказано! — прошептала она с нескрываемым презрением и ненавистью.
— Ну и что с того? Ведь она любит вашего сына и любима им, значит, ни о каком неравенстве речи нет, — сказал он. Его раздражала и вместе забавляла ее нетерпимость.
— Мой сын волен влюбляться в кого угодно, даже в еврейку, но породниться с чуждой, враждебной нам расой не имеет права.
— Позвольте с вами не согласиться!