Под опущенными веками вспыхнул ослепительный свет, — это набежавшая на солнце тень соскользнула, как накидка с опущенных плеч, и яркий свет залил парк; в чаще громко защебетали птицы, дети с криком носились по дорожкам, а деревья, сонно шелестя, словно играючи, роняли листья, которые, описывая в воздухе круги, плавно опускались на пушистую траву; время от времени, подобно далекой канонаде, доносился городской шум.
Кароль смотрел на полосу света, которая искрилась и дрожала на дорожке.
«Так выражают презрение», — подумал он, вспоминая взгляд Эммы, ее безжизненно повисшую руку и то, как она вздрогнула, словно внезапно очнувшись.
Ему захотелось рассмеяться, но смех застрял в горле; им овладели горечь и свинцовая усталость.
И он медленно побрел к гроту.
Люция была уже там и, пренебрегая осторожностью, бросилась ему на шею.
— Что ты делаешь? Кругом люди! — озираясь, злобно зашипел он.
— Прости! Ты давно меня ждешь? — смиренно спросила она.
— Почти час и уже собрался уходить: мне ведь некогда.
— Пойдем за оранжерею, посидим под яблонями, там никогда никого не бывает, — тихо, просительным тоном сказала она.
Он согласился молча.
Они пошли под руку, так тесно прижимаясь друг к другу, что бедра их соприкасались.
Люция поминутно заглядывала ему в глаза, льнула к нему, томно улыбалась жаждущими поцелуев губами, пылая жаром полдневного солнца и неукротимой жаждой наслаждений.
Она была сегодня пленительно хороша; тонкий, шелестящий шелк цвета бордо падал мягкими складками и, распаляя воображение, обрисовывал роскошные плечи, пышную грудь и обольстительные бедра.
Высокий, отделанный кружевами воротник а-ля Медичи оттенял красивое смуглое лицо, сиявшее молодостью и здоровьем; в обрамлении черных бровей и ресниц лучились чудесные фиалковые глаза, и Каролю казалось, он ощущает на лице их обжигающее прикосновение. Это горячило кровь, ослабляя твердое решение порвать с ней. Жаль было лишиться чувственных, огненных поцелуев, пламенных взоров, горячего дыхания, страстного шепота и объятий — этого неисчерпанного до дна наслаждения.
В чувственном порыве, который усиливала горечь, испытанная при встрече с Люцией, он стал страстно целовать ее.
Они целовались так долго, с таким самозабвенным упоением, что она смертельно побледнела и в состоянии близком к обмороку бессильно повисла у него на шее.
— Карл, я умираю! — в любовном экстазе шептала она посиневшими губами.
Придя немного в себя, она открыла глаза и, жадно глотая воздух, жалобно прошептала:
— Я люблю тебя! Но не целуй меня так: мне делается дурно!