Пан Адам поцеловал ее в лоб, откинув мокрые от пота волосы.
— Вот бы мне такого дядюшку! — воскликнула девочка, обнимая старика за шею. — Вон пан Кароль с Морицем идут! Можно я буду называть вас дядей?
— Конечно, можно! Ведь через твою тетку я прихожусь тебе дальним родственником.
— Панна Анка, пан Кароль идет с черным Морицем! — крикнула она с веранды и побежала навстречу Каролю, которого очень любила; за ней увязались собаки и, как прежде в Курове, облаяли гостей. — Перестань, Жучка! Замолчите, собачки! Это ваш хозяин, а тот не арендатор, хоть и еврей, и его нельзя трогать! — унимала она собак, гладя их по головам. — Я не желаю с вами здороваться, пан Кароль! Вы не были у нас две недели, а пан Мориц — тысячу лет.
— Зато я привез тебе из Берлина подарок, только вот с собой не захватил: домой принесу.
— Знаем мы, чего стоят ваши обещания. И пани Стефания не верит пану Каролю: обещал зайти, а сам уже две недели глаз не кажет, трещала как сорока Кама, поднимаясь с ними на веранду, где был накрыт стол к обеду.
Мориц был сегодня как-то особенно бледен и беспокоен; чувствовалось: он чем-то встревожен, хотя старался быть веселым и разговорчивым, беспрерывно подшучивая над Камой. В конце концов ей это надоело, и она со свойственной ей горячностью плеснула ему в лицо водой из стакана, за что получила нагоняй от Высоцкой.
— Пан Мориц, пожалуйста, не сердитесь на меня! — со слезами просила она прощения. — А будете сердиться, я такого наговорю про вас, что и тетя, и Стефа, и Ванда, и пан Серпинский — все-все перестанут с вами знаться.
— И вдобавок Горн вызовет тебя на дуэль и застрелит из пушки! — в тон ей сказал Кароль.
— И застрелит! Что, не верите? Думаете, Горн стрелять не умеет. Он пятнадцать раз из двадцати в цель попал в тире в воскресенье. Я сама видела!
— Оказывается, ты в тир ходишь? Ну что ж, будем знать…
— Я этого не говорила… я… — Она густо покраснела, свистнула собакам и умчалась в сад.
— Прелестная девочка! Жалко, что она прозябает в Лодзи, — понизив голос, сказал пан Адам.
— Конечно, лучше бы ей с пастушками на лужайке резвиться. Но ее мама пожила в свое удовольствие и не позаботилась о будущем своей дочери, — насмешливо заметил Кароль.
— Другой такой в целом свете нет, — сказала Высоцкая, любуясь из окна девочкой.
— Не мешало бы ей быть немного поумней.
— Придет время, поумнеет.
— Не так-то у нее много времени в запасе. Ей уже пятнадцать лет, а ведет она себя совсем как дикарка.
Пообедали наскоро, наскоро выпили кофе, и пора было возвращаться на работу: со всех сторон ревели фабричные гудки, возвещавшие конец перерыва.