За обедом он не принимал участия в общем разговоре и только, когда к нему подсел Горн, понизив голос, промолвил:
— Я знаю, где она.
— Кто?
— Зоська… В Стоках, у Кесслера.
— Ты все еще думаешь о ней?
— Нет… Просто мне хотелось знать, где она, — сказал он и замолчал.
— Знаете, господа, зять Грюншпана, Гросман, арестован, — сообщил собравшимся Горн.
— Знаем, знаем. Ничего, посидит, голубчик, и в другой раз неповадно будет петуха пускать.
— Гросман — это зять красавицы Мели? — спросила пани Стефания.
— Да. На днях у бедняги сгорела фабрика, он рассчитывал получить страховку, а его — цап! — и в кутузку.
— Это недоразумение. Его сегодня же освободят, — отозвался Мориц.
— Несчастный народ эти евреи: всегда-то они безвинно страдают, — насмехался Серпинский и стал доказывать Морицу, что на свете нет худшей нации.
— Болтайте себе на здоровье, это способствует пищеварению. Но интересно знать, отчего вы не скажете этого своему патрону Баруху? Или вы полагаете, он — шляхтич? — снисходительным тоном говорил Мориц, которого забавляла запальчивость Серпинского.
Остальные поддержали Серпинского, и за столом вспыхнул спор.
— Пан Горн! — позвала Кама. — Подите сюда! Я хочу вас спросить о чем-то.
— Слушаю, — сказал Горн, садясь рядом на свободный стул.
— У вас есть метресса? — громко спросила она.
От неожиданности все словно онемели, а потом дружно расхохотались.
— Что ты болтаешь?! — вскричала тетка, которую слова девочки вогнали в краску.
— А что я такого сказала? В любом французском романе можно прочесть, что у молодых людей бывают подружки, — не смутясь, отвечала она.
— Повторяешь, как попугай, иностранные слова, не понимая, что они значат.
— Господи, за что вы на меня сердитесь, тетя! — Девочка пожала плечами и ушла в гостиную. А Горну, который последовал за ней, сердито сказала: — Если я попугай, нечего со мной разговаривать.
— Так назвала вас тетя, а не я. Скажите, Кама, почему вы со мной не поздоровались? И почему дуетесь, третируете меня?
— С чего это вы взяли? Отправляйтесь лучше кутить к шансонеткам. Мне все, все известно…
— Что именно, Кама? — спросил он, с трудом сдерживая смех.
— Все, все!.. Вы — противный, гадкий распутник!.. Пан Фишбин сказал мне, почему вы не были у нас в воскресенье… Вы напились в «Аркадии», пели песни и целовались с этими… Я ненавижу вас, вы мне отвратительны…
— А я вас еще больше люблю!
Он хотел взять ее за руку, но она вырвалась и укрылась за столом.
— Конечно, когда вам было плохо, вы приходили, чтобы мы утешали вас, прикладывали к голове компрессы…
— Когда это я нуждался в утешении?