Коляска медленно ехала по одной из очень грязных, немощеных улиц, где не было даже фонарей, и только фонари коляски отбрасывали желтый свет на колышущийся, жидкий и глубокий слой грязи, брызги которой усеивали окошки коляски.
Не видно было на улице ни прохожих, ни экипажей, по обе стороны тянулись высокие заборы, за которыми высились штабеля строительного леса или торчала труба какой-нибудь фабрики, которых в этом конце города было предостаточно.
Большие собаки, охранявшие склады, яростно лаяли на коляску, и было слышно, как они кидаются на ворота, царапают лапами доски, злобствуя, что не могут выбраться на улицу.
Но влюбленные ничего не видели и не слышали, поглощенные внезапно налетевшей, ослепляющей любовью.
— Люци!
— Поцелуй меня!
— Ты меня любишь?
— Поцелуй меня!
Только эти слова и рвались из их сердец, в которых бушевало пламя страсти.
— Возьми меня, Кароль, возьми меня, я твоя навсегда.
Они даже не заметили, когда коляска остановилась перед особняком Цукера, стоявшим на опушке городской рощицы.
— Пойдем ко мне, — прошептала она, держа его за руку.
Боровецкий машинально сунул другую руку в карман, где у него лежал револьвер.
— Аугуст, подождите здесь, потом отвезете пана, — крикнула она кучеру.
— Пойдем, дома никого нет, он, — со значением промолвила Люция, — уехал. Дома нет никого, кроме прислуги.
Она выпустила его руку, потому что в этот миг слуга открывал дверь.
— Зажгите свет в восточной гостиной. И поскорее принесите чаю.
Как только слуга ушел, она бросилась Боровецкому на шею, страстно его поцеловала и втолкнула в коридор, устланный ковром и обитый красными обоями.
— Сейчас приду, люблю тебя! — прошептала она и исчезла.
Боровецкий медленно снял пальто, переложил револьвер в карман сюртука и, открыв легко подавшуюся дверь, вошел в слабо освещенную небольшую гостиную.
Ковер из пышных белых овчин заглушал звук шагов.
— Настоящее романтическое приключение! — прошептал Боровецкий, опускаясь на персидский табурет черного дерева, с инкрустацией золотом и серебром, — он чувствовал крайнюю усталость.
«Интересная женщина, интересный антураж», — думал он, озираясь вокруг.
Будуар был обставлен с необычайной роскошью и даже в таком городе, как Лодзь, изобиловавшем великолепными жилищами, мог вызвать возглас удивления.
Стены были обиты желтым, теплого оттенка шелком с изящно разбросанными по этому фону ветками фиолетово-красной сирени, вышитыми выпуклой гладью.
У одной стены во всю ее длину стояла большая широкая софа под желтым в зеленую полосу пологом, драпированным в виде шатра на золотых столбиках.