Начали новую пульку и больше уже не пререкались. Только пан Адам, когда карта шла ему, по старой привычке притопывал по подножке кресла и вполголоса напевал: «Пошли девки по грибы, по грибы!..»
Ксендз Шимон посасывал угасшую трубку и время от времени кричал:
— Ясек, пострел, огоньку!
Вместо Ясека Анка приставила к нему Матеуша.
Куровский молча, с улыбкой выслушивал брань Зайончковского, — его забавляли отжившие шляхетские замашки.
— Может, принести вина или пива? — спросила вошедшая Анка.
— Ничего нам, дитятко, не надо. Знаешь, Ануля, Зайчик сел без трех! — сказал ксендз, заливаясь смехом.
— Ей-Богу, не пристало ксендзу радоваться несчастью ближнего. Это может печально кончиться, как у Кинорских в Сандомирском повете… А дело было так…
— Нас, любезный сударь, не интересует, что там было. Ты лучше за игрой следи да масть не путай! Давай-ка сюда туза, последнего своего туза, и не втирай нам очки!
— Это я-то втираю очки! — страшным голосом взревел Зайончковский.
Снова вспыхнула ссора, крики Зайончковского разносились по всему дому, и гости на веранде с беспокойством поглядывали на Боровецкого.
— Пан Высоцкий, может, вы подмените меня? — окликнул Куровский доктора, проходившего через соседнюю комнату, и, отдав ему карты, вышел в сад, где Анка прогуливалась с Ниной.
Он присоединился к ним, и они направились к маленькой беседке, увитой диким виноградом с уже покрасневшими листьями и окруженной рабатками отцветающих астр и левкоев.
— Какой чудесный день! — сказал Куровский, садясь напротив Анки.
— Наверно, это последний погожий осенний день, оттого он и кажется таким чудесным.
Они долго молчали, наслаждаясь теплым, словно ласкающим воздухом, насыщенным запахом умирающих цветов и вянущей листвы.
Заходящее солнце окутывало сад золотистой дымкой, смягчая очертания предметов и придавая блеклым краскам изумительный бледно-золотой оттенок.
Отливая перламутром, в траве поблескивала паутина, в неподвижном теплом воздухе реяли длинные, словно из жидкого стекла, нити бабьего лета — они цеплялись за желтые акации около дома, протягивались к черешням, на которых дрожали редкие красные листья, и раскачивались между стволами, пока их не подхватывал легкий ветерок и не уносил высоко — к крышам домов, в частокольное марево фабричных труб.
— В деревне такой день в тысячу раз красивей, — прошептала Анка.
— Несомненно. Заранее прошу прощения, если мое замечание покажется вам бестактным, но мне кажется, вас, панна Анна, не слишком радует сегодняшнее торжество?
— Напротив, я очень рада. Меня всегда бесконечно радует, когда исполняется чье-то желание.