— Приходи вечером в восемь. Никого не будет. Приходи. Жду. Люблю тебя. Целую. До свидания.
Он и впрямь услышал сквозь треск в трубке чмокающий звук поцелуя.
Телефон умолк.
«Сумасшедшая! Трудно с ней придется, такую пустяками не удовлетворишь», — думал он, поднимаясь наверх; столь оригинальное доказательство любви скорее огорчило его, чем обрадовало.
Бухольц, сидя глубоко в кресле и положив палку на колени, перелистывал толстую, испещренную цифрами брошюру, чтение которой так его увлекло, что он безотчетно прихватывал нижней губою коротко подстриженные усики, что среди фабричных называлось «сосет нос» и было признаком глубочайшей сосредоточенности.
Кипа писем и всяческих бумаг лежала перед ним на низком столике — вся сегодняшняя почта, которую он обычно разбирал сам.
— Помогите мне, пан Боровецкий, рассортировать письма, вот сразу же и замените Кнолля, да, кстати, я хочу вас немного развлечь.
Боровецкий посмотрел на него вопросительно.
— Письмами. Посмотрите, о чем и как мне пишут.
Он засунул брошюру за спину.
— Давай, болван!
Лакей сгреб все бумаги со столика и высыпал ему на колени.
Бухольц с поразительной быстротой осматривал конверты и бросал их за спину с пояснениями:
— Контора!
Лакей ловил на лету большие конверты с печатями разных фирм.
— Кнолль! — То были письма с адресом зятя.
— Фабрика!
— Управление! — Железнодорожные накладные, требования, счета, переводные векселя.
— Печатный цех! — Прейскуранты на краски, образцы красок на тонком картоне и образцы узоров.
— Больница! — Письма в фабричную больницу и докторам.
— Мериенхоф! То есть в управление земельными владениями, находившееся при главном фабричном управлении.
— Личные!
Эти письма были под вопросом и отправлялись на стол Бухольца, либо их забирал Кнолль.
— Не зевай, болван! — крикнул Бухольц, ударяя палкой позади кресла, так как услышал, что письмо упало на пол; и опять продолжал бросать письма, отрывисто, коротко называя адресата.
Лакей едва успевал ловить конверты и опускать их в отверстия шкафчика с соответствующими надписями, — они падали по трубам вниз, в домашнюю контору, откуда их сразу же развозили и разносили по назначению.
— А теперь позабавимся! — пробурчал Бухольц, покончив с сортировкой; на коленях у него осталось всего с десяток конвертов различного формата и цвета. — Берите, читайте.
Кароль вскрыл первый попавшийся конверт из плотной бумаги, украшенный монограммой, и вынул пахнущий фиалками листок, исписанный изящным женским почерком.
— Читайте, читайте, — повторил Бухольц, видя, что Боровецкий из скромности колеблется.