На Попшечной улице, сразу за Рынком, стояли столы с шляпами — жалкие искусственные цветы, длинные булавки, ярко окрашенные перья уныло покачивались на фоне серых стен.
Предметы мужского гардероба продавались, покупались и примерялись тоже прямо на улице, в сенях домов или просто у стены, за занавеской, которая обычно ничего не прикрывает.
Таким же образом женщины-работницы примеряли кофты, фартуки и юбки. Шум непрерывно нарастал — все новые волны покупателей приливали из центральной части города, раскатисто звучали громкие, хриплые голоса, пищали со всех сторон детские дудочки, кричали гуси — оглушительная какофония огромного скопления людей гремела и возносилась к чистому, осиянному солнцем небу, бледно-лазоревым пологом раскинувшемуся над городом.
В одном из кабачков играла музыка и народ плясал — порой сквозь нестройные грохочущие шумы Рынка прорывались рулады гармоники и скрипки, наяривающих оберек, и лихие, зажигательные выкрики пляшущих, но вскоре эти звуки были заглушены шумом драки, вспыхнувшей в центре рыночной площади, возле прилавка с копченостями. Десяток сцепившихся, дергающихся, извивающихся тел перекатывались с воем туда-сюда, пока наконец не сползли в лужи у прилавков, и там они еще рычали и колошматили друг друга — настоящий живой клубок, из которого вскидывались руки, ноги, мелькали окровавленные лица с воющими ртами и затуманенными пеленою бешенства глазами.
Солнце стояло высоко, обдавая волнами весеннего тепла весь Рынок. Все цвета казались ярче, на бледные изможденные лица как бы ложился румянец, лучи отражались золотыми бликами в оконных стеклах и в насыщенной водою грязи, в глазах людей, стоявших и гревшихся возле домов, и словно золотистой глазурью покрывали все эти уродливые предметы, фигуры и лица; а голоса, звучавшие среди палаток, подвод, рундуков и грязи, сливаясь в нестройный хор, шумели над Рынком, отражались с четырех сторон от стен домов и уплывали в боковые улицы, в широкий мир, в поля, к фабрикам, которые стояли невдалеке, грозясь своими трубами да какой-то притаившейся безмолвной бедой и взирая сверкающими на солнце, вытаращенными глазищами окон на несметные толпы рабочего люда.
Мориц с отвращением пробился сквозь рыночную толчею и зашагал по Древноской улице, одной из самых старых в Лодзи, улице с маленькими, дряхлеющими домиками первых в городе ткачей; не редкостью там была и простая сельская хата, наполовину ушедшая в землю, покосившаяся, с небольшим садиком, где доживали свой век старые вишни и приземистые груши, которые когда-то цвели и давали урожай, а теперь, многие годы зажатые меж фабричными стенами и все более прочно отгороженные от полей, от ветров, изъеденные гнилью из-за помоев, текущих от многих красильных мастерских, расположенных в этом конце, стояли забытые, с обломанными ветвями и медленно умирали, внушая своим видом меланхолическое чувство заброшенности и печали.