Николка наклонился к Лоику, потрогал за руку. Рука странно провисла.
«Нет, нет… не может быть!..»
Он осторожно приподнял голову Евтихия и только тут увидел маленькое красное отверстие на виске.
Новый командир редута лейтенант Ханджогло смотрел в подзорную трубу на Малахов курган. Почти всю возвышенность заволокло дымом. Сквозь редкие просветы видны развороченные блиндажи и землянки, сорванные с лафетов стволы. Полуразрушенную Корниловскую башню лижут языки пламени — горят туры.
Лейтенант повернулся вполоборота и поймал в окуляр французские мундиры. «Пришли в движение, — мелькнуло в голове, — видно, скоро уже».
Обстрел внезапно прекратился, но тревога, прочно засевшая в сердце, так и не покинула командира. Два дня артподготовки не сулили ничего хорошего.
Ханджогло отыскал унтер–офицера.
— Ваше благородие, — тут же доложил унтер, — больше половины орудий изничтожено. Заменить бы нужно… Разрешите приступить к ремонту, ваше благородие?
— Действуй! — тихо приказал лейтенант.
Сигнальщик объявил отбой. Стали появляться матросы и солдаты. Из Николкиной «фурлыги» вылез кок. Он перебрался к мальчику после гибели Евтихия Лоика.
— Пелисье ноне как-то по–дурному горланил — не иначе быть штурму. Птица она научная, беду за версту чует.
Он перебрался к мальчику после гибели Евтихия Лоика.
Тут и без Пелисье твоего ясно: наступлению быть непременно.
Кок пошёл к складу раскапывать продукты и тут обнаружил полузадушенного Пелисье. Он освободил петуха, и тот заголосил на весь редут:
— Ку-ка–ре–ку!
— Живём, братцы! — обрадовались бомбардиры. — Жив Николкин горлан, жив!
«Николкиным» стали называть петуха с тех пор, как мальчик спас его. Но Кольке было сейчас не до петуха: одна из его мортирок лежала покорёженная.
Подошёл унтер–офицер, посмотрел на изуродованное орудие.
— Ещё одна отстрелялась, — мрачно заметил он и, взглянув на печальное лицо мальчика, добавил: — Не горюй, Николка, добудем новую.
Колька стал прилаживать единственную уцелевшую мортирку, стараясь закрепить ствол на лафете покрепче — словно это могло спасти от бомбы или снаряда.
Одна мортирка… В последние дни мальчик научился так ловко стрелять из двух орудий, что вызывал всеобщее восхищение. Особенно здорово ему удавался трюк с рикошетом. Делалось это так: артиллерист заряжал обе пушечки–кегорны, одну направлял в цель, другую метил рядышком во что-нибудь твёрдое, каменистое — благо все склоны севастопольские каменисты! У него даже были «меченые» камни, по которым он пристрелялся. Первая граната если и не наносила особого урона, то цели своей всё-таки достигала. На месте разрыва появлялась воронка, французы тотчас прятались в неё, зная, что в одну точку два раза снаряд не ложится. Но тут же раздавался выстрел из другой мортиры — чуть в сторону. Граната ударялась о «меченый» камень, отскакивала и попадала рикошетом.