Девушка подняла на него глаза, и он понял, что она его не слышит и не видит, что она находится в том полупьяном состоянии, когда человек не отвечает за свои поступки и не отдает себе отчета в том, что происходит. Эта девочка, Анжелика или Вероника, сидела, наверное, так долго на лестнице, что каждая клеточка ее нежного тела, каждый волосок, каждая ворсинка ее шубки покрылись голубоватой изморозью…
Он налил в стакан коньяку, плеснул туда мятного ликера, бросил ложку сахарного песка, сунул, примяв пальцем и раздавив, дольку лимона и поставил все это в микроволновку: разогреть… Придумал этот коктейль, глядя на покрасневший кончик носа своей гостьи, влюбленной в него до потери памяти, до потери всякого стыда…
А через полчаса уже вез ее, пьяненькую, теплую и взмокшую, домой, к маме… По дороге спрашивал, где она живет, и она отвечала тихо, постанывая и покачиваясь, как будто на каждой кочке, на каждом повороте машины испытывала сладкую судорогу…
Машина неслась по убеленной снегом Москве, девочка-кукла сидела по правую руку от него, и на лице ее, блаженном, онемевшем, вспыхивали пятна света — отражения светящихся рекламных щитов, витрин магазинов, фонарей.
— Я провожу тебя до самой двери, — заявил он, помогая ей выйти из машины возле дома на Красной Пресне. Так вот где, оказывается, мы живем?! И кто у тебя, интересно, родители и почему позволяют дочке вот так запросто гулять по ночам и искать встреч со взрослым мужиком? Какие-нибудь артисты, которым наплевать на все, кроме своих амбиций и гастролей! Хотя почему именно артисты?
— Не надо, — выдавила она из себя.
— А я уж думал, что ты немая. Ни слова не сказала… Я даже не знаю, как тебя зовут…
— Я же в письмах вам писала: Вероника. — Она с трудом сглотнула, прокашлялась.
— Ты не ходи больше ко мне, не нужно. От греха подальше, поняла?
Она кивнула головой. Чаплин зачерпнул ладонью пригоршню чистого, только что выпавшего снега и растер им свое лицо. Хотя надо было бы умыть снегом барышню.
— Приди в себя, а? Обещаешь мне?
— Поцелуйте меня, — в ее голосе послышались истеричные нотки. — Я не приду… Я умру…
— Дура! — заорал он и замахнулся на нее. — Только этого еще не хватало! Умрешь, говоришь?
Она кивнула головой и отвернулась.
Вот такая дура перережет себе вены, а ты потом всю жизнь мучайся угрызениями совести…
— Садись в машину. Садись, я тебе говорю!
Его и самого уже заколотило.
— Садись, говорю, поедем!
— Куда? — Лицо ее прояснилось, глаза расширились. — Куда, Игорь?
— Сейчас сама увидишь.
Она села в машину, и они поехали. Он вез ее в морг. Другого в этот ночной час придумать не мог. Помнил, как однажды ездил туда за телом одной пожилой женщины — матери друга, уехавшего на соревнования за границу и не имевшего возможности приехать на похороны. Он вспомнил даже запах, которым сопровождалось это тяжелое действо…