— Да. Попросили приехать сейчас.
— Тогда поехали. — Слава хищно втянул ноздрями воздух, словно принюхиваясь к какому-то запаху. Запаху денег скорее всего. Я надел приличный костюм, упаковал ларец в сумку, и мы отправились в путь.
Улица Миллионная, как обычно, была заставлена коммерсантскими машинами. Какие из них принадлежали Министерству Любви, определить сложно. Контрразведчики, если они здесь и были, маскировались умело. Я нашел свободное место прямо у дверей «Аламоса» и там припарковался. Дверь открыл амиго Хеиаро. Он приветственно улыбнулся, внимательно оглядел улицу и пропустил нас в офис.
Я изумленно огляделся, не узнав помещения. Тут все напрашивалось на капитальный ремонт. Стены здорово обгорели, обивку местами содрали, и сквозь останки евростандартовской отделки проглядывали островки шпаклевки а-ля рюс: неровные трупного цвета пятна, покарябанные пожарными крючьями. Блеск и нищета буржуазии.
— Вот сюда, пожалуйста, — пригласил Гарсия.
Я вежливо пропустил вперед Славу, который теперь уже не вынимал руки из кармана, готовый мгновенно открыть огонь. Облажаться, как в прошлый раз, ему не хотелось.
Эррара ждал нас один, справедливо посчитав, что присутствие какого-нибудь эксперта может быть истолковано превратно.
— Добрый день! — поднялся он нам на встречу.
Я пожал узкую сухую ладонь испанца. Эррара мельком глянул на моего насупленного спутника, но приветствовать его не решился — продолжением Славиной руки в кармане служил недвусмысленно прорисовывавшийся через одежду ствол.
Хенаро закрыл дверь, оставшись с той стороны. Эррара закрыл жалюзи и включил настольную лампу.
— Показывайте…
Я выложил на стол ларец. Испанец достал из чехла лупу и принялся внимательно изучать предметы, интересуясь в основном гравировкой.
Я глядел на них и с сожалением с ними прощался.
— Да, — резюмировал наконец Эррара, — это именно они. — Он встал, прошел в дальний конец комнаты и открыл тумбочку, в которой обнаружился небольшой сейф, покрытый голубой эмалью. — С меня двести тысяч долларов, с вас документы на машину. Прошу.
«Без проблем». Я выложил ксиву. Тачку было не жаль, все равно не моя. Взамен же я получал нечто более ценное: свободу, возможность не думать, как прожить завтрашний день.
Двадцать пачек стодолларовых купюр образовали на столе приятный для глаза кубик. Эррара пропустил их через счетчик банкнот, против чего Слава возражал шумным сопением. Мне тоже не хотелось терять время попусту, в честность испанца я верил, но тем не менее молча наблюдал за манипуляциями Эррары. Денежки счет любят, высказывать же нетерпение — несолидно.