Эта стоянка грузовиков занимала большую территорию, и Серый Человек повел машину брата к дальнему ее краю. Он остановился позади самой неряшливой из фур.
Вот и все.
Это действительно все.
Серый Человек каждой клеточкой кожи чувствовал, как его пронзают десять мечей.
Каждый серый день хотел его. Проще всего было бы просто сдаться.
The Kinks пели, что ночь темна, когда чувствуешь, что она должна быть таковой.
Купе подтянулся к белой Митсубиши, водительская сторона к водительской стороне. И он сидел внутри, невзыскательно и кротко глядя из машины. Он отрастил аккуратную бородку, которая каким-то образом подчеркивала приятный изгиб его густых бровей. Люди всегда считали, что у него дружелюбное лицо. Столько болтают, что у социопатов пугающие глаза, но только не у брата Серого Человека. Когда ему нужно было не выделяться, он умел их сделать теплыми и, как вы надеялись, хорошо знакомыми. Даже теперь, сидя в купе с этой улыбочкой, он выглядел как герой.
«Дин, мы просто попробуем одну штуку».
— Так-так, младший братец, — произнес брат Серого Человека. Он знал из многолетнего опыта, что только один этот голос парализовал бы Серого Человека. Как змея, он дал бы ему достаточно времени, чтобы переварить свою жертву. — Похоже, снова ты и я.
И голос оказал тот же эффект, что и всегда: губительный яд воспоминаний. В голове у Серого Человека промелькнуло десятилетие:
лезвие
порез
срез
жжение
удар острием
пятно
крик
Серый Человек взял пистолет с пассажирского сидения и выстрелил в своего брата. Дважды.
— На самом деле, — сказал он, — только один я.
Он надел перчатку из своего чемодана и переместил стикер с запиской со своего руля внутрь машины брата.
Затем врубил музыку, поднял окно и вернулся на магистраль.
Он ехал домой.
Секрет — странная штука.
Существует три вида секретов. Один вид — про него все знают, и для него требуются как минимум двое.
Первый его хранит. Другой о нем никогда не узнает. Второй вид посложнее: когда хранишь тайну от самого себя. Каждый день тысячи признаний утаиваются от их потенциальных исповедников, от каждого из этих людей, чьи никогда не признанные самому себе секреты сводятся к двум простым словам: мне страшно.
А потом идет последний вид секретов, самый сокровенный. Секрет, о котором никто не знает. Возможно, об этом секрете было известно, но потом он канул в Лету. Или, может быть, эта непутевая загадка, заумная и неприкаянная, не была обнаружена, потому что её просто никто не искал.
Иногда, в крайне редких случаях, тайна остается нераскрытой, потому что она слишком большая, чтобы её мог вместить один разум. Она слишком странная, слишком объемная, слишком ужасающая, чтобы размышлять над ней.