Ронан стоял посреди помещения спиной к ним. Этот Ронан Линч был не тем, кого Гэнси впервые встретил. «Этот Ронан, — подумал он, — был бы опасливо заинтригован молодым человеком, стоящим в пыли». Голова Ронана была склонена, но во всем остальном его осанка была настороженной, недоверчивой. Его злая татуировка зацепилась за черную футболку. Этот Ронан Линч был опасным и опустошенным созданием. Он заманивал тебя, чтобы занять твое место.
«Не думай об этом Ронане. Вспоминай другого».
— Что ты делаешь здесь, внизу? — спросил Гэнси, смутно нервничая.
Осанка Ронана не изменилась от звука голоса Гэнси, и Гэнси заметил, она была таковой из-за того, что он был крайне изранен. Мышцы выступали на его шее. Он был животным, готовым взлететь.
Чейнсо каталась в пыли у него между ног. Казалось, она билась в чем-то среднем между экстазом и конвульсиями. Когда она увидела Гэнси, то замерла и изучала его сначала одним глазом, а потом другим.
Снаружи пророкотал гром. Дождь барабанил по сломанным окнам над лестницей. Снова пахнуло влажностью.
Голос Ронана был плоским:
— Quemadmodum gladius neminem occidit; occidentis telum est[19].
У Гэнси была жесткая политика избегания всяческих склонений имен существительных до завтрака.
— Если пытаешься изобразить умника, ты победил. Это quemadmodum — «поскольку»?
Когда Ронан повернулся, его глаза были зажмурены. А руки были в крови.
У Гэнси случилось ясное алогичное мгновение, когда у него упало сердце, и он подумал: «Я не понимаю, кто из моих друзей реален». Потом разум возобладал.
— Господи. Это твоя?
— Адама.
— Приснившегося Адама, — быстро поправил Ронана Ноа. — В основном.
В дожде в темноте тени двигались по углам. Это напомнило Гэнси о первых ночах, которые он здесь проводил, когда единственный способ, которым он мог уснуть, был притвориться, что этой огромной комнаты под его кроватью не существовало. Он мог слышать дыхание Ронана.
— Помнишь прошлый год? — спросил Ронан. — Когда я сказал тебе… это снова может случиться?
Глупый вопрос. Гэнси никогда не забывал. Ноа обнаружил Ронана в луже крови, вены разорваны в клочья. Часы в больнице. Наставления и обещания.
Не было никакого смысла скрывать. Гэнси уточнил:
— Когда ты пытался себя убить.
Ронан один раз кивнул.
— Это был кошмар. Они растерзали меня во сне, и когда я проснулся… — Он указал на свои окровавленные руки. — Я принес это с собой. Я не мог тебе рассказать. Отец велел никогда не рассказывать.
— Значит, ты позволил мне думать, что пытался себя убить?
Ронан бросил на Гэнси весь вес взгляда своих голубых глаз, заставляя его понять, что он не получит другого ответа. Его отец велел никогда не рассказывать. И он никогда не рассказывал.