— Но я не утратил цели,— продолжал он.— Я готов рискнуть всем; вот этого-то вы все и боитесь. Ты— в том числе. Именно это и означала вчерашняя «сцена». Ее причина заключается в вашем страхе и понимании того, что вам никогда не достичь заветного пьедестала… Вы просто сломались. К тому же, большинство членов коммуны продолжают завидовать моей воле и настойчивости.
Нахмурившись, Джордж отодвинулся на пару шагов назад.
— Слушай, к чему все эти громкие слова— «страх», «покушение», «революция»? Что конкретно ты хочешь этим сказать?
Рон взглянул на него с легкой досадой. Далеко не в первый раз Джордж задает подобные вопросы. Да, он был замечательным агрономом, самым ценным в этом отношении членом коммуны. Но порой этот человек бывал просто невыразимо туи!
— Говоря о покушении, я говорил метафорически,— терпеливо объяснил он.— Под страхом имелась в виду боязнь рисковать материальным благополучием и добрым мнением соседей. Революция же, применительно к нашему движению, есть нечто вроде религиозного обращения, миссионерской деятельности,цель которой — заставить людей понять, в какой опасности находится вся наша планета! Ты ведь и сам много говорил о революции! Несколько лет назад ты прекрасно понимал, что означают эти слова!— Смерив бывшего друга взглядом, Рон покачал головой.— Не так уж давно это было, Джордж.— Наклонившись, он поднял с земли распрыскиватель и добавил: — Мне жаль тебя.
С этими словами Лабейн отправился восвояси. На губах играла легкая улыбка: сегодня он был доволен собой.
На следующее утро Рон Лабейн, хлопнув но столу своей рукописью, объявил:
— Я еду в город. Кому-нибудь что-нибудь нужно?
Все так и впились взглядами в стопку бумаги.
— Что это? — спросила Брэнвин, оторвавшись от раковины с посудой.
— Это и есть моя книга,— объяснил Рон, падевая куртку.— Сегодня она отправляется в Нью-Иорк.
— «Манифест Неолуддитов»,— прочла Лиза.— Поздравляю, милый!
Обвив рукой его шею, она потянулась губами к щеке, но Рон лишь холодно взглянул на нее. После того злополучного собрания он перебрался спать в кабинет. Насколько он мог судить, между ним и Лизой больше не было ничего общего. Чем быстрее она привыкнет к новой жизни, тем лучше будет для них обоих.
— Итак, никому ничего не нужно? — снова спросил Рон.
Бывшие товарищи, один за другим, покачали головами, пораженные его холодностью к Лизе.
— О'кей. Пока.
Только в кабине фургона он окончательно понял, что никогда не вернется обратно. Он сам отвезет свою рукопись в Нью-Йорк и из рук в руки передаст редактору. Он заставит этих людей прислушаться! Поставить крест на своей мечте — то же самое, что лечь и тихонько умереть, а от этого Рон был весьма и весьма далек.