Частная практика приносила дантисту Джеффри Маркхему отличный доход. Вагнера и хорошее бургундское он любил больше, чем жену и детей, — по крайней мере, так говорила его жена Ирен, а уж она-то знала. Он уделял большое внимание оральной гигиене дочери, запретил ей есть какие-либо сладости, но в остальном Наоми его практически не интересовала. «Ему на все наплевать! — бушевала Ирен, меряя шагами персидский ковер в гостиной первого этажа. — На тебя, на меня, на все, кроме него самого!» Потом она бросала ему в лицо: «Мне скучно». С-К-У-Ч-Н-О — произносила она по буквам голосом, похожим на тонкий яркий шарф, и уносилась на кухню, чтобы разбранить повара. После чего Джеффри Маркхем опускался в свое кожаное кресло, клал ноги на медную каминную решетку, разворачивал утренний «Таймс» и со вздохом глубочайшего удовлетворения погружался в последние новости о потопах и неурожаях.
Для маленькой и унылой Наоми Маркхем дом означал богатство, роскошь, высокие потолки и хрустальные канделябры, фарфоровые вазы, инкрустированные письменные столы, часы в золоченой бронзе. И болезненные улыбки пациентов, ожидающих в вестибюле своей участи. И запах антисептиков в кабинете отца. И бесконечная война между родителями.
Такие воспоминания остались у Наоми о ее раннем детстве. А когда ей исполнилось девять лет, ее мать заявила, что с нее хватит, чем доставила мужу огромное удовольствие. Под оглушительные звуки «Валькирии» мать и дочь спустились по длинной изогнутой лестнице, вышли из дома, миновали черные, с острыми зубцами, устрашающие ворота и оказались на улице, где их ожидали «даймлер» и шофер в ливрее.
Они уехали с дядей Хью сначала на Капри, а затем — более прозаично — в Оксфордшир. В эмоциональном отношении Наоми пришлось нелегко, но в материальном плане она никогда не знала забот. Тот год в Холланд-парке, когда она делила квартиру с Элли, Джеральдин и Кейт, был всего лишь юношеским приключением (как она теперь об этом вспоминала), радостный эпизод перед тем, как началась ее карьера в модельном бизнесе и череда мужчин с бархатными костюмами, с ботинками на платформе, с «астон мартинами» потянулась к ней с подарками.
Поэтому для нее было ужасным шоком оказаться где-то в забытом богом южном Лондоне, в убогой комнатке, которая выходила прямо на дорогу и в которой слышно было, как какой-то рабочий звал то ли Вика, то ли Ника, а стекла окон дребезжали от проносящихся мимо грузовиков. Это было регрессом: жизнь на чемоданах, общая ванна (прокрадываешься в коридор, тихонечко дергаешь дверь и обнаруживаешь, что она заперта). Это было падением: ужин за кухонным столом, разнокалиберная посуда, Кейт, вскакивающая каждые несколько секунд с извинениями, чтобы достать из холодильника масло или снять с плиты дымящуюся кастрюлю.