.
[269]Кобылинский: «Бумаг было очень много; все они были разложены по отдельным группам в порядке. Указывая на бумаги и на группы, по которым они были уложены, Государь взял одно письмо, лежавшее на ящике со словами: „Это письмо частного характера“. Он вовсе не хотел изъять это письмо от выемки, а просто взял его, как отдельно лежащее, и хотел его бросить в ящик. Но Коровиченко порывисто ухватился за письмо, и получилась такая вещь: Государь тянет к себе письмо, а Коровиченко — к себе. Тогда Государь, как это заметно было, рассердился, махнул рукой со словами: „ну, в таком случае, я не нужен. Я иду гулять“. Он ушел, Коровиченко отобрал бумаги, какие счел нужным отобрать, и доставил их к Керенскому».[270]
Граф Бенкендорф: «Государь принял Керенского в своем кабинете. Разговор шел, как и в первый раз, о показаниях бывших министров, ссылавшихся часто на Высочайшие повеления, которые они получали от Его Величества. Государь позволил. Взяты из шкафов все бумаги, в которых являлась бы необходимость для Верховной следственной власти».[271]
При ознакомлении членов Временного правительства с личной перепиской Государя «не обошлось без курьеза: Переверзеву и Керенскому в числе телеграмм Государя к Государыне попалась одна с частью зашифрованного в ней текста. Долго бились над секретом шифра; были собраны все самые искусные в Петрограде специалисты и, наконец, после больших усилий, дешифровали — Государь зашифровал следующие слова: „целую крепко, здоров“».[272]
Все приведенные выше последствия инструкции Керенского, касающиеся содержания Царской Семьи под арестом, проходили в Александровском дворце, в «золотой тюрьме», как назвал его С. П. Мельгунов. Это пребывание в стенах родного дома — Император Николай II родился в Александровском дворце, — где все было знакомо до мелочей, где все напоминало о счастливых днях, было для Императорской Семьи особенно мучительно. Керенский ставил себе в заслугу, что-де свергнутый Царь жил у себя дома и в отношении него и его Семьи соблюдался полностью «установленный этикет» Высочайшего Двора, но на самом деле именно это было очередной попыткой унизить и оскорбить Государя. Как верно писал Мельгунов: «Вероятно, для Царской Семьи было бы гораздо лучше, если бы она с самого начала была помещена в более скромные условия быта (что, по-видимому, даже вообще соответствовало личным вкусам Царской Четы), ибо вызывающий внешний этикет, на каждом шагу входивший в коллизию с действительностью тюремного обихода, с одной стороны, подчеркивал специфичность изоляции „лишенных свободы“, а с другой — раздражал „революционное чувство“ тех, которые должны были охранять „виновника невыносимого гнета“, который с таким трудом сбросил с себя „народ“. Все это вело к неизбежным конфликтам»