Меня это не слишком беспокоило. Беспокоишься о чем-то неадекватном — но ей все это было абсолютно адекватно, если вы понимаете, о чем я. Мне она сама казалась ненамного реальней русалок на озере.
Как-то я увидела, что она рисует. Наклоняться над плечом — вообще входить в комнату, когда ее прижимало и она хватала карандаш, как сердечник хватает пузырек с нитроглицерином, — я зареклась очень скоро. Мое, нельзя, не пущу. Ладно; не очень-то и хотелось. Но когда она уходила из дома, я, как вор, тайком вынимала эти рисунки и смотрела.
Страшнее всего были птицы. Невероятно натуральные комки серых и черных перьев, заштрихованные так, что любой психолог испугается. Глядя на этих птиц, я отчетливо понимала — если сейчас она не вернется домой, я не буду знать, где искать.
Просто — не найду никогда.
— Ну и где тебя носило?
— Ну, — кокетливая, чуть извиняющаяся улыбка. — Ну... ты же знаешь.
— Вот именно, что я не знаю ни хрена! Ты время видела?
— Ну... у меня сотовый сел. Не сердись.
***
Мне всегда приходилось приезжать обратно. И в какой-то момент, помнится, меня так измотало вечное зависание между двумя странами, что я решила остаться хоть где-то, но — приземлиться уже. Сколько можно.
Тем более что — огромная квартира стоит пустая, после смерти отца и Саньки. Платить за воду и газ — это не то что по четыреста евро выкладывать за маленькое студио на улице Депар позади метро «Монпарнас».
Я решила жить дома.
Жить не вышло.
***
Было у меня — вроде как у той девочки из страшной истории с зеленой пластинкой. Всякий раз, как я уезжала, я кого-то не заставала по возвращении. Сначала бабушки. Потом Саньки. Потом отца. Однажды я себя спросила — а уехала бы я, если б знала?
И не смогла ответить.
Потому что там... ну что рассказывать, если я в «Шарль де Голле» начинала плакать от запаха моющего средства в коридоре — потому что это был мой запах; потому что нигде, кроме Франции, таким средством не пользуются. Там я будто... становилась собой.
И если совсем честно — я-то в чем виновата? Если кто и виноват, так наша российская армия. И отец — потому что не сумел отмазать. Я же говорила им. И Канада была вполне реальным вариантом. Конечно, беженцам на первых временах трудно, и без языка — труднее. Но все равно лучше, чем...
Чем бродить невидимым по дому.
А отец... Ну да, сердце. Не из-за меня ведь, из-за Саньки. Если б можно было нас поменять местами — поменял бы, конечно. Но тут уж ничего не поделаешь. Смерть всегда рождает вину — надо чем-то заполнять пустоту, только стоит ли эту вину тянуть на себя? Кому от этого польза?