Окутанный морозом, ввалился в дом Кузьма:
— Батюшко, злодей вступил в Билимбай! Рабочие бунтуют, домны остановлены, горного мастера Прохорова дом горит. До нас им полверсты, а то мене!
Вертухин одной рукой выхватил из ножен свою шпагу, другой рукой протягивая Кузьме оружие поручика Минеева.
— Что ты, батюшко, что ты! — Кузьма выдернул обе шпаги из его рук и бросил в печь. — Ими же нас и проткнут. Одевайся, милостивый государь, — вдруг сухо добавил он. — Как сюда войдут, и рукавицы натянуть не успеешь.
— Что, Кузьма, вороной нас не вывезет? — спросил Вертухин.
— Куда там! — Кузьма сбрасывал в мешок снедь, оставшуюся от обеда. — Белобородов гонит по Сибирскому тракту с запада, от Гробовской, заводские людишки идут с востока. А других дорог, окромя Сибирского тракта, здесь нету.
— А ить ты сказывал, бунтовщики пьянствуют в Гробовской?!
Кузьма сделал пустое, бесчувственное лицо и ничего не ответил.
— Стой! — закричали внезапно под окнами. — Запирай дом. Сделаем из них жареную зайчатину.
Входная дверь раскрылась, потом опять захлопнулась, и было слышно, как снаружи со скрипом уперся в нее кол. За окнами сверкали факелы, и тени кривлялись на стенах, будто арлекины.
— Погоди! — крикнул кто-то, и Вертухин узнал голос горного писчика Пашенцева. — Дождемся атамана.
— Да бока им отесать — и ждать нечего! — ответил другой голос, дерзкий и незнакомый. — Вытащим на улку, отешем бока и опять в дом!
Вертухин озирался, не зная, что делать. Люди, коих он имел план защитить от бусурман, хотели его теперь зажарить с потрохами и в собственном соку.
Кузьма стоял, будто каменный, и только бледный смертный цвет разошелся по его лицу. Взглянув на него, похолодел и Вертухин. Коли уж Кузьму, старого вояку, бросило в смертную дрожь, выходит, пощады ждать нечего.
В какой-то момент среди собравшихся на улице Вертухину почудилось смятение, потом входная дверь опять распахнулась и в дом втолкнули Лазаревича, Калентьева, Фетинью и Касьяна. Из всех домашних и приживал в доме Лазаревича не было только Софьи и Меланьи.
Дверь захлопнулась. Новые пленники встали в ряд возле стены, молча озираясь. Молчали и Вертухин с Кузьмой — в виду близкой кончины не было у них охоты к словоговорению.
— Знаешь ли ты большую березу на въезде в завод? — без всякого почтения спросил вдруг Лазаревич Вертухина.
— Да. А что?
— Завтра утром Белобородов тебя на ней повесит.
— А тебя?
— Меня — никогда.
Вертухин во все глаза смотрел на Лазаревича. Этот содержательный разговор вдруг вернее всех доказательств сказал ему, что рано он засобирался в Екатеринбург — со смертью поручика Минеева мало что изменилось в окружении Пугачева. Не Минеев, так Лазаревич!