— Варвара наша Веселая покупала сей инструмент, — сказал он, жуя бороду и не глядя на хозяйку.
— Вот как! — воскликнул Вертухин и отложил ложку. — По твоему разумению, оным инструментом и проткнули Минеева?
— И шпагой, и циркулем, — не колеблясь, сказал Кузьма. — Но до смерти — только циркулем.
Вертухин поднял ложку да так и сидел с нею наперевес, глядя на Кузьму и не говоря ни слова. Он никак не мог уразуметь, какую сетку плетет его слуга. То ему казалось, безумней Кузьмы в государстве российском одни кролики да и то лишь потому, что имеют уши, за кои их можно ловить и поднимать кверху, а у Кузьмы вместо ушей сырые пельмени, кои оторвутся, ежели его за них поймать. То он видел у него вместо разума истинно молнии, просекающие любую тайну насквозь.
Что Кузьма задумал, выкладывая свою безумную сказку, как убили Минеева, да еще в присутствии людей, коим приписывал сие убийство? Вертухин, видя бессилие своего ума, почел за благо молчать и забил рот куском свинины и картофелиной.
— Да почему бы злодею не проколоть господина Минеева одной только шпагой? — спросил Лазаревич.
— Про то у злодея надо узнать, — сказал Кузьма, глядя на Лазаревича дурак дураком. — Может, шпага оказалась тупая.
— Что скажешь, Варвара, на сии слова? — обернулся Лазаревич к хозяйке дома. — Ты его в своей избе согрела, свинью он из твоей печки съел…
— А я ему половник воткну в хайло, да ручкой вперед, а горячим местом наружу, дабы выдернуть не мог! — Варвара выхватила из чугунка жестяной половник.
— Но-но! — вскочил тут Кузьма, доставая из-за пазухи циркуль и наставляя его на Варвару. — Сие злодейское оружие послужить и доброму делу может!
— Чем ты, братец, обеспокоился? — спросил его Лазаревич ласково. — В чем твоя нужда? Не нужно ли тебе отдохновение от понесенных тобою трудов?
Вертухин проглотил огромный кусок свинины и сказал:
— Нужда у него одна — натереть тебе рожу чесноком, особенно под носом, дабы ты не вынюхивал то, чего тебя не касается, — он оборотился к Кузьме. — Скажи-ка, друг мой Кузьма, откуда у тебя взялась оный циркуль?
— Делал я променад вкруг дома господина Лазаревича, — сей же момент ответствовал Кузьма, — да увидел, как дворник его Касьян втыкает оный инструмент в сугроб…
Касьян, все это время дремавший в углу, развалив рот, захлопнул его и встал, всклокоченный и страшный, как сон с набитым до горла желудком. Касьян уже полгода как прилепился к учению и умел писать собственное имя — кроме, правда, мягкого знака, который у него почему-то сам по себе переворачивался буквой «р». Посему он полагал так: коли он учен, то ничем не хуже господ, а даже лучше. Они знают письмо, и он знает. Но кто из них умеет ловить клопов иголкой и очищать от говна нужник? В отряде Белобородова среди таких же ловких и ученых людей он чувствовал себя не пленником, а почетным гостем. Да кто намедни одними только огородными пугалами превратил в зряшное дело всю немецкую выучку полковника Михельсона?