Чисто инстинктивно он смешался с толпой, чем и спас себе жизнь. В дом Берга возвращаться нельзя: к сожалению, Платонов перебил не всех колдунов, теперь кто-нибудь из них обязательно сдаст Фридриха, под пытками всякий расколется. Его будут искать.
Выходит, это его там, в толпе, проклял за предательство кто-то из выживших колдунов? Ну да, Берг же стоял «на стреме», и выходит, подставил шайку. Сенкевич усмехнулся, он не верил в силу проклятий. Такие вещи могут повредить только слабым людям, тем, кто боится брошенных слов и ждет, что они сработают. А Сенкевич силен духом, его и не так еще проклинали – ничего, жив до сих пор.
Гораздо хуже, что он остался без жилья и средств к существованию. Еще погано, что табак в Европу завезут только через семь лет, а курить охота так, что уши пухнут. Как-то он этого не учел при выборе эпохи – ведь, даже попади он в нужную точку пространства и времени, ситуация была бы та же. Что ж… тоже не самое страшное. Его подельникам – в настоящем?.. или теперь надо говорить «в будущем»?.. – и капитану Платонову в инквизиторской тюрьме наверняка сейчас гораздо хуже.
Утешив себя этой мыслью, Сенкевич проверил тощий кошелек, болтавшийся на поясе. Десять серебряных пфеннигов, на шлюху хватит, да еще и останется.
Наступило утро – серое, унылое, холодное, как очаг бедняка. На улочке появились люди. Забегали грязные ребятишки, засуетились женщины. Подождав, пока отцы семейств отправятся на заработки, Сенкевич отправился к домам. Выбрал самый убогий, возле которого стояла, зевая и бесцельно глядя вокруг, полная неопрятная женщина. Детей поблизости не было видно. Сенкевич достал пфенниг, подкинул его на ладони, выразительно покосился на дверь.
Дама понимающе улыбнулась, продемонстрировав отсутствие передних зубов, поднялась, взяла монету и неторопливо пошла в дом, кокетливо повиливая бесформенным задом.
В доме было холодно, воняло прокисшей пищей и нечистотами, в стылом очаге не горел огонь. Маленькие окошки, затянутые промасленным пергаментом, плохо пропускали свет. У стены стоял грубо сколоченный стол с лавкой, в углу валялась соломенная подстилка, сверху – груда нечистого тряпья. К ней и направилась бабища. Улеглась, задрала юбку, показав покрытые синяками с потеками грязи дряблые ляжки и добавив к ароматам жилища амбре немытого тела.
Сенкевич поморщился. Нет уж, дорогая, на тебя я точно не полезу. Реалии Средневековья выглядели все менее привлекательными – ни тебе душа, ни мыла, ни эпиляции у баб…
– Встань, – жестко произнес он. – Подойди сюда.
Женщина неохотно поднялась, одернула юбку.