Голоса уже не шептали, они вопили, накладываясь один на другой, объединяясь в оглушительный хор:
– Он восседает под корнем древа смерти. Он звонит в колокола боли, и имя им – семь смертных грехов…
В зеленой мгле ткались силуэты – размытые, нечеткие, но неизменно уродливые. Искаженные лица, изломанные тела словно проступали под тканью пространства, натягивали ее, стараясь разорвать и попасть в мир, но, не сумев, уступали место новым абрисам.
Пол вокруг алтаря устилали кости – гладкие, хрупкие, обкатанные временем и покрытые остатками гниющей плоти. Много было обгорелых останков, судя по размерам, все они принадлежали детям.
На алтаре лежали какие-то предметы, показавшиеся Насте знакомыми. Она всмотрелась сквозь зеленоватую дымку: посох, точно такой же, на какой опиралась мать Анна, массивный перстень и печать – атрибуты власти аббатисы.
Тварь надавила на плечи, принуждая поклониться. Настя вывернулась, шагнула в сторону, прижалась спиной к стене и тут же отшатнулась, почувствовав движение.
Стена шевелилась, как живая, переливалась и сама испускала зеленоватый мертвенный свет.
«Это…» – Настя не успела додумать. Кто-то ударил ее сзади по голове. Зеленый свет померк.
– Снег на улице, – пролепетала маленькая Лотта, – сестра, слышишь, снег?
Сухие крупинки шуршали по промасленному пергаменту на окне.
– Угомонись, – сонно ответила Фрида.
Малышка вечно крутилась, долго засыпала, мешала отдохнуть. Фрида мечтала о собственной постели – да где там, в доме нет ни места, ни денег на новый тюфяк. Скорее бы уже взяли замуж, подумала она, смежая веки.
– Холодно, – Лотта поежилась, потянула на себя тонкое одеяло.
– Не дергай! – возмутилась средняя сестра, Мета.
– Дочки, тихо! – прикрикнула из угла мать. При свете сальной свечи она штопала поношенную отцовскую рубаху.
Сестры сразу же замолчали – матушка в гневе была скора на расправу. А если еще и отец проснется…
Дверь с грохотом распахнулась, в дом ворвалось чудовище.
– Волк, волк! – запищала Лотта и нырнула под одеяло.
Мать закричала, бросилась к девочкам. Один удар – крик сменился изумленным бульканьем разорванного горла.
Вервольф сдернул одеяло, подхватил Фриду и выскочил прочь.
С ночного неба сыпался мелкий колючий снег, завывал ветер, гнал по улицам поземку. Город замер до утра: ни одного прохожего, ни одного огонька в окне. Люди спрятались, чтобы пережить еще одну ночь. Ночь, которая принадлежала вервольфу.
Ему не было холодно, он бежал по темным улицам, разыскивая любимую жертву – всегда ее, всегда одну ее. Сердце тяжело стучало в сладком предвкушении. Вот она, высокая, стройная, черноволосая, гибкая, самая желанная, стремительно убегает по темной улице.