Песня Горна (Верещагин) - страница 5

XXI

веках были выброшены в никуда. В 25-м г. Серых Войн – 20-м г. Реконкисты на территории Антарктиды действовала на постоянной основе Единая Антарктическая Экспедиция по добыче, освоению и изучению. Позже её деятельность была свёрнута, так как кризис с полезными ископаемыми удалось преодолеть за счёт освоения космоса, а также открытия и научной эксплуатации новых месторождений в более доступных районах. Тем не менее работа экспедиции оставила очень много интереснейших «внеэкономических» материалов: от бесспорных доказательств обитания в Антарктиде человека – владевшего железом и строившего укреплённые посёлки! – до открытия действовавшей в 1942—1954 гг. нацистской Южной Базы (старательно законсервированной и в неизвестном направлении покинутой многочисленным персоналом, у которого уже успели родиться свои дети!). Изучению Антарктиды посвящён целый пласт культуры – научно-популярные и художественные фильмы и книги, от детских приключенческих до многотомных монографий.] Интересно, будет ли ещё меняться климат и, когда Солнце начнёт светить совсем как прежде, чем это обернётся для Земли? Денис задумчиво воткнул в свой кусок торта десертную ложку и для начала слизнул крем с краешку. Володька уже ел причитавшуюся ему долю, ухитряясьзапивать торт малиновым лимонадом! Выглядело это ужасно, тем более что Володька после каждого глотка тихо и виновато довольно икал. Встретившись глазами с Денисом, он легонько покраснел, но в этот момент всех отвлёк весёлый голос: – Володька! – окликнули младшего мальчишку из-за столика неподалёку. Денис повернулся – там только что уселись четверо, по виду – водители. Они дружелюбно улыбались. – Привет, дядь Саш! – Володька радостно помахал им рукой и объяснил Третьяковым: – Это дядя Саша, водитель. Хороший мужик. – Не поёшь больше? – по-прежнему весело окликнул дядя Саша, окинув взглядом Третьяковых. – Жаль. Твой голос до сих пор все вспоминают… Ну счастья тебе, ты заслужил, – и отвернулся. Володька напрягся, чуть сжался, стрельнул глазами – опасливо и беспомощно. И вдруг встал, резко выпрямился, отодвинул стул: – Почему не пою?! – звонко спросил он – так звонко, что разом стало тихо, и в сторону стола Третьяковых удивлённо оглянулись все посетители, а из кухни высунулись Бойцовы – всей семьёй. Посмотрел на сидящих вместе с ним людей. Требовательно и выжидательно. Борис Игоревич чуть наклонил голову. Валерия Вадимовна улыбнулась и тоже чуточку повернула её – мол, иди. – Очень даже пою! – Ну, я с тобой на пару. – Денис встал тоже – раньше, чем Володька отошёл от стола. – Тысячу лет вот так не пел. Володька ответил ему улыбкой – светлой и благодарной. А Денис на какой-то миг явственно ощутил справа крепкое плечо… обернулся – но Войко не было, конечно. Или – был? Мальчишки прошли ко входу в кафе – их провожали доброжелательными взглядами, в которых было ожидание и у некоторых лёгкое недоумение. Володька взялся рукой за входной столб, крутнулся около него – как-то задумчиво. Денис поднял брови. Володька кивнул, встал прямо – и улыбнулся уже всему залу. Взялся правой рукой за галстук – бессознательным каким-то жестом. Коротко, резко вздохнул. И Денис даже покосился на него испуганно – так неожиданен был первый хрустальный звук… – Вновь Солнце взошло Над нашею Землёй – И вновь берега обласканы приливом… Пахнет сосновою смолой И скошенной травой… Клин журавлей над головой – И значит, мы живы! Денис знал эту песню! И тихонько, осторожно перекрыл голос Володьки в следующем куплете (Володька одобрительно кивнул): – Мужское плечо И женская рука Друг друга в ночи коснутся боязливо… Есть океан у моряка, У пирамид века, И у поэта есть строка – И значит, мы живы! – Старина – скажу я тебе одно, – пели мальчишки, – Спи всегда с открытым окном, Чтоб чувствовать мир! Его благодарно прими – Всё то, что в нём есть, ты прими – прими… – Кувшин с молоком И кружка на столе… В степи лошадям лохматит ветер гривы… – Над миром властвуют рассвет, – пел Володька, улыбаясь чему-то вдали. Денис оставил подпевать, только поддерживал фоном – умелым «а-а…». Улыбки королев И Солнца росчерк на крыле – И значит – мы живы! Зал – не очень в лад, но дружно – уже подпевал… – … и Солнца росчерк на крыле – И значит – мы живы! И значит – мы живы… [22 – Песня А. Розенбаума.] – И значит – мы – живы! – крикнул Володька и весело, отчаянно взмахнул рукой. Он что-то ещё крикнул потом – но, наверное, и сам себя уже не услышал за аплодисментами… – Деньги куда кидать?! – весело заорал, чтобы перекрыть аплодисменты, кто-то. Володька ткнул рукой и также весело ответил: – А вон в тот ящик, только дырки не перепутайте! А то решат, что вы градоначальнику взятку даёте! Мальчишки зашагали на место – в обнимку, пожимая свободными руками тянувшиеся им навстречу ладони. Но Денис всё равно обрадовался и изумился, когда Валерия Вадимовна встала им навстречу и, обняв обоих, гордо сказала: – У кого ещё есть такие сыновья?! И Володька обхватил её за пояс и ткнулся куда-то в бок. Валерия Вадимовна его отстранила и сурово приказала: – Марш доедать торт! – Разрешите выполнять?! – засмеялся Володька, лихо вскидывая ладонь к быстро выхваченному из-под погончика и нахлобученному берету… …Олег приехал домой вечером этого же дня – как раз когда Третьяковы вернулись с перевала из кафе. Чудовищно злой на Дениса. Непонятно почему, но мальчонка решил, что тот услал его «в командировку» исключительно, чтобы он пропустил всё «самое интересное». На латифундиях тоже шёл страшный шорох, и вместо «борьбы» пришлось буквально отбиваться от Пахомова, который встретил гостей практически хлебом-солью и чуть ли не предлагал взять на себя полное финансирование пионерского отряда, построить новое здание и т. д. и т. п. – Короче, ехали, настроившись на схватку, а пришлось по сладкому дерьму ходить, – сердито подытожил Олег и махнул рукой. Ещё раз сердито посмотрел на Дениса, хмыкнул и прошёл в дом – было слышно, как он крикнул: «Маааа, я вернулся! Поесть найдется чего?!» Денис остался сидеть на крыльце. С Настей. Она приехала верхом полчаса назад – прямо ко двору Третьяковых, ехавшие с нею казачата «завернули» в школу – и всё это время слушала с улыбкой, как Денис подробно рассказывает обо всём происшедшем. Сама она сообщила, что в станице таки решено создавать пионеротряд и что ребята просили передать Денису: пусть он, если можно, подготовит стандартный комплект литературы, они попозже за ним заедут. – О чём разговор?! – обрадовался Денис. – Сейчас Олег всё сделает, он у нас библиотекарь, в конце концов… Как решили назвать отряд? Настя помолчала. Вздохнула. И с необычной для неё жалобностью в голосе и невнятной многословностью попросила: – Денис, я скажу, только ты нашим не говори, что я сказала, иначе они меня просто убьют. – Не скажу, – Денис слегка встревожился. – Не скажу, конечно. Честное пионерское – не скажу! Так как, Насть? – Имениденисатретьякова, – выпалила Настя в одно слово. Денис замер, словно его хватил паралич, потом – неверяще наклонил голову набок: – КАК?! – Имени. Дениса. Третьякова, – повторила Настя. Денис открыл рот, кашлянул горлом и спросил с ужасом: – Они у вас там что, все с коней попадали темечками на камешек?! – Денис, ты обещал не говорить! – всполошилась Настя. – Денис! Гришка меня со свету сживёт! – Да я не скажу, не скажу! А вот что мне потом говорить, когда про это название все и так узнают?! – Ошарашенное, как после удара по голове, состояние Дениса не проходило. – Все долго спорили, – грустно проронила Настя. – Мне Гришка рассказал. Спорили, спорили, два раза подрались. Тоха был против сильно… – Почему?! – нелогично возмутился Денис, и Настя улыбнулась: – Да нет, ты не думай. Просто он хотел назвать «Первый казачий Семиреченский», и всё. Потому что правда же первый казачий. – Ну и назвали бы!!! – тихо взвыл Денис. – Так и назвали, – пояснила Настя. – «Первый казачий Семиреченский пионерский отряд имени Дениса Третьякова». Это Лёвка предложил, с которым ты на скачку забился. – Да лучше б я его и не видел никогда, – грустно подытожил Денис. – Вот что мне теперь делать-то?! Но, если честно, сейчас, после первого искреннего изумления и почти искреннего возмущения, он испытывал гордость. Ведь он ни слова не сказал об этом. Да какие слова – ему бы в голову не пришло не то что просить о таком – даже просто намекать! И что? Совершенно чужие мальчишки – и не просто мальчишки, а независимые, самостоятельные, презирающие всех чужаков казачата! – выбрали его, Дениса, чтобы назвать его именем отряд! Первый казачий пионеротряд в Семиречье! – Ты ведь доволен. – В голосе Насти была необидная улыбка. – Я же слышу. Денис смущённо оглянулся в сторону смежного забора. Там снявший форму, переодевшийся Володька и Никитка возились с Презиком, который с удовольствием позволял терзать себя. С ними был и сын Балаганова Вовка – они, оказывается, дружили с Никиткой; Вовка был огненно-рыжим и излишне шумным, в точности в отца, но совсем не вредным мальчишкой. Все трое были заняты, даже Презик в эту сторону не смотрел, и Денис поцеловал Настю – сперва в угол губ, потом – в мочку уха и снова в губы, только уже «по-настоящему». Настя сморщила нос и не всерьёз, но сильно пихнула Дениса в грудь обеими руками: – Вот пристал-то, а?! С ним о деле, а он лижется, словно ошалелый. Среди бела дня и при людях. Уймись, а ну-ка?!. «Не видит же никто!» – хотел было возмутиться Денис, но вовремя прикусил язык. Он изо всех сил старался избегать в разговорах с Настей любых намёков на тему зрения – это раз. А два – неожиданно обнаружилось, что кое-кто всё-таки видит. С той стороны калитки стояли и глядели во двор двое мальчишек. Денис узнал их мгновенно – это были Юрка и Ромка Пинаевы. Они стояли молча, неподвижно, Ромка – чуть впереди. – Насть, погоди, пожалуйста… – Денис неспешно встал, махнул рукой насторожившемуся Володьке. Тот, впрочем, так и провожал Дениса глазами, пока Третьяков-младший не подошёл к калитке и не облокотился на неё. Пинаевы молчали, и Денис начал разговор первым: – Уезжаете? – спросил он, ощущая почему-то ужасающую неловкость и пошатал калитку – деловито, словно проверял, прочно ли она сидит в земле. Юрка кивнул: – Да… поедем в Верный. С мамой. К отцу ближе и… и вообще. Денис понял, что Юрка хотел сказать – мол, от позора подальше. И предложил тут же, посмотрев на младшего Пинаева: – Ром, хочешь, рекомендацию напишу? Пусть ты и не пионер, но… Тот решительно покачал головой: – Нет… – и твёрдо добавил: – Я всё сам. А Юрка снова сказал: – Мы пришли тебе спасибо сказать. – За что?! – искренне изумился Денис. И совсем уж поразил его ответ Юрки: – Отец просил тебе это передать. Ну и мы сами… конечно. – Вот ведь… – Денис не находил слов. Юрка слабо улыбнулся, кивнул: – Ну всё. Нам пора… Пошли, Ромыч. Они разом повернулись – и ушли, не оглядываясь. Денис долго смотрел им вслед и вздрогнул, когда пальцы Насти взялись за его локоть. – Он на меня с ножом бросался, – вспомнил Денис, кладя свою руку на её ладонь. Вздохнул: – Ужжжжасно сложно всё в этой жизни, товарищ Мелехова. И про себя подумал с наслаждением: «Товарищ Третьякова…» И, если честно, после этой мысли забыл про Пинаевых. //— * * * —// – Если даже история не очень долгая, – ловкие пальцы Генки Ишимова закрепили на своём месте невероятно точно сделанный макетик старого насоса, – и не очень красивая, – Генка почесал нос и критически осмотрел установленый на специально сколоченном постаменте разрез шахты – высотой в рост человека, – то это ещё не значит, что её надо забыть… Включайте! Двое младших мальчишек – из одного с Генкой первого звена, ещё с жёлтыми новичковыми шевронами на рукавах, – в полной боевой готовности ожидавшие сигнала, дружно потянули рубильник. Хватило бы и одного, но эту честь, как видно, никто из них не хотел уступать другому. – По-моему, её даже наоборот – нужно помнить как можно лучше, – заключил Генка. – Разве я спорю? – Денис невольно залюбовался тем, как мгновенно ожила внутренность шахты. Генкина команда постаралась – если не подходить вплотную близко и чуточку включить фантазию – можно было представить, что и правда заглянул внутрь горы и увидел шахту – какими они были ещё недавно. – Ген… а зачем ты именно это сделал? – В смысле? – Ишимов удивлённо посмотрел на Дениса. – Ну помнишь, когда ты уезжал в Империю, у нас был разговор. – Денис покосился на откровенно любующихся макетом младших. – Ты сказал, что ненавидишь шахты… – Я… – Генка опустил ресницы и покатал по столу карандаш – новенький, цанговый. – Я… помнишь, я тебе рассказывал про врача, который меня лечил? – Омельченко, который Пётр Юрьевич? – Денис кивнул. – Ага, – Генка ответил таким же кивком. – Мы с ним часто говорили. Просто про разное. Мне нравилось слушать, как врач с женой поют, а потом иногда разговоры затевались… Ну и… И я ему про шахты рассказал. Почти то же, что и тебе. А он мне рассказал про тот аппарат, которым меня лечили. И что там лантан нужен. Необходим просто. А таким аппаратом космонавтов, между прочим, лечат, им часто это бывает нужно… И я… В коридоре прогрохотали шаги. Ворвавшийся Вовка Шацких – видно было, что он влетел просто-напросто в первую попавшуюся дверь – раньше, чем Денис рявкнул на него, заорал – так, что под потолком замигала лампочка: – Уррррааааа!!! Франц Ильич поднялся! Он дома у себя уже! – И бомбой вылетел наружу, кажется, даже не сообразив, кому первому сообщил эту новость. Из коридора послышались его жуткие вопли – казалось, в атаку на банду поднимается отряд «витязей». Генка и Денис переглянулись. А младшие уже порскнули наружу – без слов. – Бежим! – подхватился Генка, не забыв выключить рубильник. Денис его перехватил: – Стой! На телефон давай, звони всем, кому можно! – А, точно!.. …– Ма! – ворвавшийся в кабинет матери Денис был возмущён и тяжело дышал – он бежал всю дорогу от школы, причём с максимальной скоростью. Следом за ним послышался крик Ольги Ивановны: «Да ноги же вытирай, да что ж такое?!» – грохот несущегося вниз по лестнице Олега (Володька был в школе на репетиции), а потом в кабинет сунул морду Презик. На морде было прямо-таки написано скорбное возмущение: ну как же так, разве можно двигаться так быстро, это же увеличивает энтропию Вселенной! Впрочем, на Валерию Вадимовну всё это не произвело ни малейшего впечатления. Денис, видя, что мать остаётся абсолютно невозмутимой, вскипел окончательно: – Что за новости?! Почему я про Франца Ильича узнаю не от тебя, а от… – Доклад о том, что старый дурак практически удрал из больницы, представить тебе в письменной форме, сына? – ласково спросила Третьякова, поднимаясь из-за стола. – Ты погоди, я сейчас всё брошу и тебе отпишу во всех подробностях на веленевой бумаге золотыми чернилами… – Валерия Вадимовна сделала шаг из-за стола в направлении сына. Денис неверяще расширил глаза и отступил на точно такой же шаг: – Меня нельзя. Мааа… я лицо, облечённое доверием народа… в моём лице, опять же… мааааа, я сопротивляться буду!!! Честно буду!!! Я просто так не дамсяааааа!!! – Мне твоё лицо и не требуется, – пропела с опасным огоньком в глазах Валерия Вадимовна. Денис совершил ловкий, но увы – запоздалый манёвр и оказался припёрт к стенке. – А сопротивляться – щеняв ты ещё против меня! – После чего любящая мама отвесила сыну увесистый шлепок по мягкому месту. Денис возмущённо переливчато взвыл, потом засмеялся и получил ещё одну «плюху». – А это тебе за ту площадь, которую ты у меня отжал в старой школе, – злопамятно сообщила Третьякова, выпуская Дениса. Тот потёр пострадавшее место и гордо заявил: – Ради общественной пользы люди и не на такие жертвы шли. Людей, может, в огонь кидали и слонами затаптывали… а тут мелочи какие… – Он обнял мать за талию и спросил немного обиженно: – Ма, ну правда, почему не рассказала? Ну перед школой можно было? Ты ведь дома была… – Честно, лисёнок? – Валерия Вадимовна грустно улыбнулась. – Прости – забыла. Я всё понимаю, но наш Франц Ильич жив и почти здоров… и будет совсем здоров, если не наделает ещё глупостей… а тут столько дел сразу опять навалилось… Забыла, правда. – Ты очень устала, – констатировал Денис, заглядывая матери в лицо и осторожно усаживая её на диванчик. – Может, мы тебе чем-то можем помочь? Ты только скажи. – Если найдётся что-то, с чем вы сможете помочь, – будь уверен, скажу непременно, – серьёзно согласилась Валерия Вадимовна. Денис поцеловал её в щёку и отскочил: – Я побежал! Мы сейчас там собираемся! И вылетел за дверь. Валерия Вадимовна посидела на диванчике, опустив голову. Потом резко вскинулась, решительно встала. И вернулась за стол, на ходу придвинув бумаги… …Вообще-то предполагалось, что его навестят несколько человек, но в результате у дома директора собрался практически весь отряд – и он, можно сказать, тонул среди всех прочих собравшихся, и люди подходили ещё и ещё, а потом на нескольких шахтах длинно засигналили гудки – и этот хор всё усиливался. Денис не успел возмутиться и продрать всех с песочком – на крыльце между уснувшими на зиму розовыми кустами появился и Шёнк. Старик тяжело опирался на свою палку, но шёл сам, а за его спиной что-то возмущённо и обеспокоенно кудахтала медсестра, оказывается, приставленная к нему Валерией Вадимовной на постояной основе. Денис не отдавал никакой команды – он просто удивлённо обнаружил, что орёт «ура!» вместе со всеми, и этот дружный громкий вопль, казалось, разметал над посёлком низкие зимние тучи… Глава 8 Дело для мужчины Этот урок астрономии был «открытым», причём для всех, и Денис бесцеремонно занял под него новый спортивный зал. Какое-то время он сомневался, не слишком ли размахнулся, но на урок и правда пришла масса самого разного народа – судя по всему, многие решили для этого использовать обеденный перерыв. Тут были не только родители учеников-восьмиклассников, но и ещё многие. Дениса, впрочем, многолюдные собрания никогда не смущали, а к лекции он подготовился хорошо и, как всегда у него бывало в таких случаях, перестал замечать аудиторию – и всё получалось, всё, как говорится, ложилось в строку. Диапозитивы и кадры из фильмов послушно сменяли друг друга – Денис переключал оба аппарата, не переставая ходить перед слушающими его мальчишками, девчонками и взрослыми – небрежно, быстро, не глядя… …– Человечество вышло в космос всего двадцать семь лет назад. Полковник Имперских ВВС Мирослав Александрович Кобрин со своим экипажем в 26-м году Серых Войн стал первым человеком, высадившимся на Луну на корабле «Прыжок» – ядерной ракете… – На экране возник аппарат, удивительно похожий на стрелу, которую кто-то под наконечником оснастил креплением лыжной палки. Потом над ним появились несколько портретов. – Известно, что ещё до Третьей мировой войны Соединённые Штаты Америки – одна из двух тогдашних сверхдержав – заявляли, что их космонавты совершили несколько высадок на этот спутник Земли. В смысле, на Луну. Как я понял, пока работал над уроком, уже тогда реальность этого ставилась многими под сомнение. Так вот – экспедиция Кобрина на Луне не нашла никаких следов высадки людей. Были найдены несколько давно выработавших свой ресурс автоматических аппаратов-луноходов, вымпелы, солнечные сигнальные маячки-отражатели – и только… Вообще, должен сказать, – Денис отвернулся от экрана, – что изо всех ожидаемых реальных следов пребывания на других планетах Солнечной Системы инопланетян мы можем похвастаться только Городом Рейнджеров на Хароне, открытым три года назад Петром Владиславовичем Крапивиным, знаменитым капитаном исследовательского «Рубина»… Да? – кивнул Денис поднятой в первом ряду руке одного из мальчишек-восьмиклассников. – Это ведь с ним вы были знакомы? – послышался вопрос. – Да… и это он недавно умер. – Денис чуть наклонил голову, и в зале мгновенно установилась полная тишина. – Но продолжаем… «Прыжок» совершил свой полёт за семнадцать часов туда – восемьдесят один час на Луне – четырнадцать часов обратно. Упомяну, кстати, что в существовавшем тогда при Императоре Совете Космоплавания при голосовании о полёте «за» высказались пять членов из восьми, и среди голосовавших «против» был не кто-нибудь, а… один из конструкторов ядерных ракет Сергей Сергеевич Привалов. Решили дело голоса Его Величества и Николая Захаровича Краюхина… – Конструктора фотонных ракет?! – Рука не поднималась, но в мальчишеском голосе было столько интереса, что Денис кивнул: – Да, но тогда он был просто лучшим космонавтом Империи. И, соответственно, был вызван как эксперт… И вот во 2-м году Реконкисты корабль Англо-Саксонской Империи «Воден» высадил первых людей на Марс. Его командир Джефри Рэнсом Пауэлл вёл уже ядерно-импульсную ракету… «Воден» напоминал сменный барабан для револьвера – большой цилиндр из шести меньших с острым штоком крепления впереди и круглой клавишей выброса патронов сзади. – Хотя официального соревнования не велось, но у нас… ну, в смысле, в Русской Империи… успех англосаксов восприняли, прямо скажем, нервно. Тем более что Пауэлл имел задание тогда же заложить на Марсе постоянную базу по образцу уже существовавших в немалом количестве лунных баз – и с успехом это задание выполнил. Он вообще был очень жёсткий и решительный человек, даже на фоне обычных хускерлов «Фирда», не склонный отступать и перед объективно непреодолимыми препятствиями… И не очень приятно сейчас так говорить, но что было, то было – начавшаяся спешка привела сразу к очередному успеху Человечества в деле освоения Солнечной Системы – и одновременно к трагедии… Новый корабль на экране выглядел чуточку несерьёзно – два обманчиво-тонких и хрупких ребристых диска, «положенных» горизонтально и соединённых перемычкой. – Это – ядерно-ионная ракета «Святогор». В 7-м году Реконкисты «Святогор» под командой Олега Сергеевича Артамонова высадил первых людей на Венеру; экспедиция трагически погибла при взлёте. Остатки «Святогора» были обнаружены через год экспедицией Юрковского. Что удивительно – уцелели почти все контейнеры с материалами, собранными экспедицией за одиннадцать дней работы… Но настоящий прорыв в освоении Солнечной Системы был произведён фотонными ракетами. Экипаж Юрия Тимофеевича Пащенко в 11-м году Реконкисты, четырнадцать лет назад, за пять месяцев совершил облёт Солнечной Системы на первом фотонном корабле «Хиус»! – Денис громко перевёл дух, вызвав одобрительные сочувственные смешки по залу. Он улыбнулся чуть смущённо и продолжал: – За эти двадцать семь лет мы не то чтобы освоили Солнечную Систему, но прочно застолбили практически все планеты и луны. За пределами Земли живут десятки тысяч людей, находятся сотни населёных пунктов, баз и станций. В космосе идёт всё расширяющаяся напряжённая работа, осуществляются тысячи мелких и крупных, но одинаково интересных проектов – например, терраформирование Луны, Марса и нескольких лун планет-гигантов. Но это лишь самый известный пример! А вот хотя бы – перед вами знаменитые летающие острова Венеры… – На экране появился огромный – в зале не сразу восприняли эту огромность – белый шар, плывущий среди жутковатых клубящихся туч. Потом в зале послышались тут и там удивлённые и восхищённые реплики. Денис отошёл к столу, постоял там пару секунд. Поднял голову и увидел в дверях отца. Борис Игоревич стоял там с каким-то странным лицом. Непонятным. Но над этим сейчас думать было некогда – надо было продолжать… – Проблемой является то, – Денис снова прошёлся перед экраном, на котором плыли звёзды, – что наши фотонные двигатели позволяют добраться до ближайшей к нам звезды за сорок один год. И даже факельные двигатели, существующие пока ещё только в чертежах, сокращают это время лишь до одиннадцати лет. Согласитесь, что с такими скоростями освоение даже относительно близких звёзд остается делом проблематичным. Выходом может стать только эффект, который именуется телепортацией, прыжком, нуль-транспортировкой и ещё полудесятком названий. Но до сих пор все многочисленные опыты с превращением этого, между прочим, досконально просчитанного на бумаге, эффекта в реальность оканчивались неудачей. И даже причины неудач не вполне ясны. – Денис усмехнулся и неожиданно весело предположил: – Возможно, Природа ожидает, пока подрастём мы? Те, кому сейчас по восемь, десять, пятнадцать лет… Послышались смех, несколько хлопков – а через секунду хлопали уже все. Но Денису достаточно было поднять руку, чтобы установилась тишина: – А теперь прошу записать домашнее задание. – Он чуть улыбнулся, увидев, что и многие из взрослых как-то дёрнулись, словно в поисках дневников или блокнотов. – И сами видите, сейчас все лишены возможности заявить родителям, что «нам ничего не задали!» – А мы так и не говорим! – возмущённо объявил кто-то. Денис хмыкнул, продиктовал задание и хотел было предложить задавать вопросы, но увидел поднятую сзади руку и кивнул: – Да, пожалуйста, я слушаю. – Денис Борисович, – взрослый полузнакомый мужчина назвал Дениса по имени-отчеству совершенно естественно, и это никого не удивило, – а вот скажите… Вы не думайте, что я против этого. Но вот зачем нам это нужно? Сколько нас на планете? Я вон у моего сына в учебнике читал – двести миллионов. И это с разной швалью, от которой надо просто избавиться. Так не тесно ведь? А ещё и вы сами говорите – другие планеты можно переделать, близкие… – Я постараюсь объяснить так. – Денис поднял перед грудью руку. – Вы живёте в доме. В очень хорошем, красивом доме. Вокруг дома великолепный большой сад. Ухоженный огород. За домом чистый пруд, в нём много рыбы, там можно купаться. У вас хорошая семья. Всё замечательно. Без шуток. У вас всё есть. Вам никуда не надо идти. Ну вот послушайте… подумайте… неужели вы не захотите посмотреть, что – за садом? За прудом? Ну неужели не захотите? – Голос Дениса стал удивлённым. Мужчина засмеялся, махнул рукой и, уже садясь, крикнул, перекрывая общий смех: – Сдаюсь, понял!.. …Дениса оставили в покое, только когда увидели, что с ним явно хочет поговорить отец. Махнув всем на прощанье рукой, мальчишка удивлённо спросил, подходя к ждущему у двери наружу Третьякову-старшему: – Ты что, урок послушать приходил? Понравилось? – Неплохо, – Борис Игоревич произнес это очень сухо, и добавил: – Нас дома ждут. Надо поскорей. – Что случилось? – встревожился Денис. – Кто ждёт? – Ничего, – резко, непривычно резко и непохоже на себя, ответил ему отец, даже не останавливаясь. – Почему что-то должно случиться? А кто ждёт – увидишь. Денис замолчал, но всю дорогу поглядывал на отца недоверчиво и внимательно. Они шли пешком – вечерело, накрапывал дождь, тянуло холодной сыростью. Третьяков-старший шёл широко, но как-то тяжело, как будто нёс на плечах рюкзак, и Денис беспокоился всё больше и жалел отца. А кроме этого – ещё и просто волновался: что произошло?! Кто ждёт?! Что «ничего не случилось» – он не верил совершенно. И даже вздрогнул, когда уже на их улице, почти возле самого дома, отец сказал: – Этого человека, который тебя ждёт, Денис, зовут Болховитинов. Максим Несвидович Болховитинов. Он – коллежский советник ДРУ. Денис запнулся. Хотел задать вопрос, но промолчал – однако про себя подумал ошарашенно: работник дипломатической разведки в полковничьих чинах?! Как это понимать, товарищи?! Но спрашивать это у отца – было так же бесполезно, как выяснять у вышедшего навстречу Презика. У которого, кстати, тоже был напряжённый вид… …Ожидавший в отцовском кабинете коллежский советник ДРУ Болховитинов был ширококостный, уже немолодой мужчина, смотревший на мир исподлобья и как-то вкось, вроде и на тебя смотрит, а взгляд не поймаешь – Денису показалось, что полковник угрюмый и неприятный человек. Но едва Болховитинов всё-таки встретился с Денисом глазами, как мальчишке стало ясно – «витязь» он и есть «витязь», ни убавить, ни прибавить. – Так вот ты какой, Третьяков-младший. – Голос у коллежского советника был густой, хрипловатый. Он поддёрнул рукава лёгкого серого пиджака и положил на стол крепкие большие кулаки с плотно сжатыми пальцами. Оглядел Дениса с головы до ног. Денис мельком посмотрел на отца. Но тот повёл себя неожиданно – кивнув Денису, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. – Не удивляйся. – Болховитинов кивнул Денису на стул напротив. – Благодарю, – кивнул Денис и сел. Выжидающе смотрел – своими серыми большими глазами с чистым голубоватым белком, в коротких пушистых ресницах – в глаза коллежского советника – тоже серые, но запавшие, пристально-неподвижные, с неисчезающими алыми прожилками и усталые. – Четырнадцать лет… – Болховитинов закинул ногу на ногу. – Отличный стрелок, разведчик. Неплохой певец. Упорен, физически силён от природы и хорошо подготовлен, психологически глубоко мотивирован. Здесь на пустом месте в короткие сроки создал пионерский отряд, о котором заговорила вся округа, а потом – в Верном и Великом Новгороде. Участвовал в серьёзных делах… во взрослых делах. Недостатки – упрям, самолюбив, самоуверен, нахален, но всё это – не сверх обычной нашей меры. – Полковник выделил слово «нашей». – В высшей степени не профессионал, спортсмен и любитель своего дела. Денис внимательно и спокойно слушал, не перебивая ни словом, ни жестом, ни даже движением бровей, хотя последнюю фразу не очень понял [23 – На тогдашнем жаргоне спецслужб это похвала. «Профессионал» означает человека, являющегося ходячим складом «премудрости», но бездельника, жадного всезнайку, который обожает с высокомерным видом давать советы, однако в практической работе бесполезен и не имеет «огонька», а зачастую – и никаких моральных установок. «Спортсмен» – человек, настроенный на победу любой ценой, но – по правилам чести – и добивающийся её ради самой победы. «Любитель» – человек, отлично знающий какое-то дело, доставляющее ему удовольствие.]. Но внутри у него постепенно стало разгораться – словно угли в потихоньку раздуваемом костре – написанное большими алыми буквами слово: «УРА!!!» Он ещё не понимал, к чему, собственно, клонит коллежский советник – но безошибочное мальчишеское чутьё определило: приключения! Коллежский советник между тем достал небольшой блокнот с изящным карандашом (Денис успел уловить справа под мышкой кобуру), открыл его и быстрыми, точными движениями что-то начертил. Подал блокнот Денису: – Посмотри. Перед мальчишкой был идеально исполненный чертёж какой-то комнаты – словно его делал на хорошем оборудовании профессиональный дизайнер. Денис вгляделся, ещё не понимая, зачем это нужно – и рука коллежского советника мягко забрала блокнот, перевернула страничку и подала блокнот с карандашом обратно: – Можешь повторить? Денис принял книжечку, пару секунд подумал и неспешно зачеркал карандашом. Остановился, подумал. Что-то добавил. Подумал ещё и вернул блокнот: – Пожалуйста. Коллежский советник посмотрел чертёж и быстро поставил в трёх местах галочки: – Неточности, – пояснил он. Денис кивнул. – А ты не очень разговорчив. – Когда я не понимаю, чего хочет старший, – я молчу и жду объяснений, – пояснил Денис. Болховитинов прикусил губу – и Денис понял, что коллежский советник удержал смех. – Предположим, – согласился он. – Предполагаю также, что у тебя вообще хорошая память… Ты знаешь здешний уличный жаргон? – Да, – кивнул Денис. – Хорошо знаю, но не люблю. И наказываю за его употребление в отряде. – Так… – Коллежский советник убрал блокнот, который всё это время рассматривал. Снова взглянул на мальчишку. – Тогда не будем дальше тянуть с объяснениями, поговорим как двое мужчин. Нам нужен для проведения операции в Балхаше агент-подросток. Наш, но, с одной стороны, – не из детей дипкорпуса, они здорово примелькались тем, кому не надо, а с другой – хорошо знакомый с местными реалиями. На выполнение задания, возможно, потребуется пара-тройка месяцев… и агент вообще может не вернуться. Слово «УРА!!!» горело ровным жарким светом и уже не мигало. Денис помолчал, потому что понимал: если он откроет рот, то всё, что сможет сказать, – и будет это слово. Но, справившись с собой, мальчишка спокойно и деловито произнёс: – Я внимательно слушаю. Коллежский советник одобрительно склонил голову. – Всё довольно просто. Ты слышал о хасидах? Нельзя сказать, что Денис остался спокойным внутри. Что-то неприятно дрогнуло. Но внешне он хранил полное хладнокровие. – Да. – Само их название – очень древнее. Была такая религиозная секта – задолго до войны. Мы сейчас о ней толком ничего не знаем – может быть, и есть специалисты, но я этим не интересовался, потому что для нашей истории это совершенно неактуально… – Болховитинов сел удобнее. – Нынешние хасиды с теми общие, как мы понимаем, только по названию да по каким-то смутным легендам: они каждую весну приносят человеческие жертвы – обескровливают по специальному ритуалу мальчиков. Белых, в возрасте 7 – 15 лет, упирая на то, что, по их мнению, именно так зачем-то делали те, прежние, хасиды. Как там было – кто теперь знает, но нынешние делают это с простой и понятной каждому разумному человеку, – голос полковника был спокоен, – целью: чтобы регулярно продолжало всходить солнце. Денис похлопал глазами. На какой-то миг то, что делают хасиды, показалось ему, как ни дико, если неоправданным, то – понятным, что ли? Солнце… Мальчишка потряс головой. Коллежский советник понимающе, необидно усмехнулся: – А, то-то же… К сожалению, испуганный и запутавшийся человек, не имеющий надлежащего воспитания, ещё и не до такого может докатиться. «Я знаю», – хотел сказать Денис, вспомнив рассказанную отцом историю Дионы и приход рабочих к ним во двор – прошлым летом. Вспомнив, наконец, рассказы по истории… Но промолчал. Вернее, спросил: – Я могу задать вопрос, не относящийся к теме? – Болховитинов кивнул. – Почему ДРУ? – В перспективе Семиречье станет частью Империи, – не удивился Болховитинов. – Но пока это суверенная страна. А проблема не военная. Поэтому ею занимается наше ведомство. Ты бы предпочёл работать на военных? – Он вдруг засмеялся. Денис удивлённо моргнул – и поддержал. – Да нет, – покачал он головой, отсмеявшись. – Главное – делать важное дело… Но это не вся правда. Есть что-то ещё, и вы этого не сказали. Коллежский советник снова ни на миг не удивился – или не выдал удивления? Он только подтвердил: – Не вся. Но вся, которую ты будешь знать. И вся, которую ты сможешь в случае чего выдать. А дело – дело и впрямь очень важное. – Болховитинов постучал пальцем по столу. – Само по себе оно совершенно уголовное – типичное «убийство человека, не достигшего частичного либо полного совершеннолетия, отягощённое изуверскими мотивами и исполненное с особой жестокостью»… в здешних формулировках это звучит несколько иначе, но всё равно – смертная казнь. Однако нам стало известно, что эти сектанты как-то связаны с южанами. Те чувствуют, что их скоро добьют, поэтому судорожно строят последние укрепления из любой грязи, которая подворачивается под руку. И тогда на уголовщину накладывается политика, а в исполнении фанатиков это – смертельный состав… Не буду от тебя скрывать – год назад нами была уже сделана попытка такого внедрения. Тогда наш юный агент пропал без вести, а летом было найдено его… тело. – Болховитинов постучал беззвучно по столу сцепленными пальцами и добавил: – Его звали Юра… Юрий Болховитинов. Юрий Максимович Болховитинов. – Болх… – подавился Денис и расширил глаза, в которых что-то дрогнуло, словно огоньки свечей на ветру. Коллежский советник спокойно объяснил: – Юра был моим сыном, тогда – ровесником тебя нынешнего. Лицеист, спортсмен… Он очень гордился заданием и очень серьёзно готовился. Но он жил на каникулах в сеттельменте Верного… и, видимо, чем-то выдал себя. Может быть, кто-то узнал его. Может быть, он что-то сделал, сказал не так. А может быть – ничем и не выдавал, и не узнавал его никто, а просто он в последний момент не сумел связаться с нами. Так или иначе – он погиб. Я не сразу его, найденного, опознал. Болховитинов замолчал. Молчал и Денис. Не от страха – от жалости к незнакомому Юре и коллежскому советнику. Настаивать на том, чтобы «знать больше», чтобы его «не использовали втёмную», Денис не собирался. Зачем? Всё правильно. Дед Дениса, рассказывая внуку во время их нечастых встреч о своём прошлом, не раз упоминал принцип, по которому жил всю свою боевую жизнь – и благодаря ему, утверждал дед, остался жив: «Лучше перебдеть, чем умереть радостным отпимистом!» И как раз в эту минуту – Денис удивлённо качнулся на стуле – Болховитинов снова заговорил: – Ты уедешь к деду. Он с радостью примет внука погостить. Думаю, школу ты потом наверстаешь? – Д… да, – Денис посмотрел на дверь. – Я… я хотел спросить… – Если ты скажешь «да» – то они подпишут согласие, – ответил коллежский советник. – Я приведу их?! – Денис вскочил, как подброшенный пружинами. Болховитинов наклонил голову, и мальчишка выскочил наружу, начисто забыв обо всех своих огорчениях, которые были только что видны по его лицу. Было слышно, как он, не сдерживаясь, загорланил по-немецки – видно, недавно учил или сам или на уроке пения – – Du hast das Wort, rede, Genosse Mauser! Brecht das Gesetz aus Adams Zeiten. Gaul Geschichte, du hinkst… Woll’n den Schinder Zu Schanden reiten. Links! Links! Links! [24 – Это просто перевод строчек из стихотворения Маяковского «Левый марш».] Коллежский советник ДРУ РИ Максим Несвидович Болховитинов прикрыл глаза ладонью и тяжело вздохнул… Глава 9 Динь Северная, пять, тому, кто откроет, сказать: «Солнце упаковали». Денис ещё раз повторил про себя эти слова и велел себе перестать. Хватит, теперь он это забудет только вместе с головой. Он уезжал в ночь на Корочун – с 22 на 23 декабря. Никто не подгадывал этого специально, просто так получилось само собой… если вообще хоть что-то может «получиться само собой», когда речь идёт о Свете, о Тьме, о Солнце… Идущий на север, к Балхашу, проходящий из Верного автобус был практически пуст, и на всём отрезке от строительства струнника до Седьмого Горного в него никто так и не сел, кроме Дениса. Да. Его не выбрасывали с парашютом, он не высаживался с подводной лодки и не переползал границу с ножом в зубах и капсулой цианида в воротнике. Он просто сел в проходящий днём через Седьмой Горный рейсовый автобус и поехал. Помахав в заднее окно немаленькой толпе, собравшейся его провожать «к деду». А потом… потом вышел на повороте к Лихобабьей, где ждал небольшой и совершенно неприметный фургончик, в котором Денис задержался на каких-то полчаса. Затем вышел и дождался на обочине за кустами – фургон тут же уехал в сторону Балхаша – следующего автобуса, уже ближе к вечеру. И мальчишка, сидевший сейчас в хвосте разболтанного «рейсовика» в обнимку с небольшой потёртой сумкой, на Дениса был совершенно не похож. Нет. Не так. Очень похож. Но – это был не Денис. Похож до такой степени, что любой, знавший его хоть сколь-либо, воскликнул бы: «Третьяков, ты?! – и тут же добавил: – Ой… Слушай, извини, обознался…» – а потом, отойдя, пожал бы плечами: бывает же такое, похожий непохожий. Да, похожий непохожий – это было, пожалуй, наиболее точное определение нынешнего Дениса по отношению к самому себе ещё днём. А ведь мелочи. Никаких накладных лысин, подкладных горбов, плеч и животов и уж тем более – пластических операций. Чуточку не такая походка. Немного не та манера держаться. Капельку иной взгляд. И то, и другое, и третье зависело от артистизма, а его у Дениса хватало. Волосы – не русые, а малость более светлые – самую малость, чтобы не бросился в глаза резкий контраст, когда они отрастут, и в то же время сейчас можно было уверенно бросить: «Да не Денис это, Денис потемней…» Ну и одежда – уже сейчас совсем иная, чем обычно; и не пионерская форма, и не любимые мальчишкой имперские гражданские модели. Вот и всё… …Известие о его отъезде восприняли печально и даже удивлённо. Володька – тот и вообще захандрил, явно хотел начать проситься поехать с Денисом, не осмелился только, оробел… Печаль лежала в русле вопросов – и высказанных прямо, и молчаливых, глазами: «Как мы тут без тебя?!» – а удивление: «А школа как же?! А Новый год?!» Но ни малейших сомнений в том, что старый «витязь» и герой Серых Войн Третьяков возжелал немедленно увидеть своего внука, не возникло ни у кого, тем более что на поселковом коммутаторе всем служащим было ясно слышно, как дед звонил, разговаривал с родителями Дениса и выражал уверенность, что внук прямиком из Балхаша приедет – может, и не с такими удобствами, как через Верный, но зато ближе и побыстрей. А что вы хотите? Человек старый, с заслугами – надо уважить… …Правду знали только родители. И сейчас, сидя в автобусе, Денис думал о них. И ему было их жалко. И стыдно за свою радость. Разве это приключение – когда родители стареют на глазах, за секунду? Разве так должно быть? Разве это весело и интересно – видеть, как отец и мама умело играют самих себя прежних, и только глаза сыграть не могут, не заставишь их сыграть. Так, может статься, это и не приключение вовсе, как подумалось сначала, а – просто Долг? Есть дело, которое ты можешь сделать. И ты его делаешь. Даже если больно тем, кого ты любишь, – и боль приходит к тебе самому, ещё минуту назад с такой радостью влетевшему в отцовский кабинет с криком: «Подпишите!» – и увидевшему то, чего ты никогда не видел раньше: что отец и мать сидят рядом на диване, сидят и молчат, и он держит её сжатые ладони в своих руках. И ты чувствуешь себя дураком и даже ещё хуже… то ли палачом, то ли предателем. Денис, сам того не замечая, сильно прикусил сгиб пальца и хмуро уставился в пол. Но если бы я не согласился… Тогда людям из ДРУ пришлось бы искать кого-то ещё. И они могли не найти. И тогда этой весной – опять трупы. Или нашли бы кого-то, кто хуже меня знаком со здешней жизнью – и он… он бы, как этот Юрка Болховитинов. Которого Денис не видел ни разу в жизни, но которого всё равно считал своим другом. А как же иначе?.. …Но а вдруг нашли бы того, кто справился бы лучше меня?! А я бы сейчас не мучился. И мои папа и мама не мучились бы! Да, но нашли – тебя. А отцы и матери есть и у других. И у других отцов и матерей есть их сыновья. Один раз ты, спасаясь, спрячешься за слова «есть же другие» – и первый кирпич из крепостной стены выбит. Крохотный кирпичик из гигантской стены. Но… …И всё-таки был тогда миг, когда словно бы нырнувший в ледяную воду, разом всё осознавший Денис подумал (отчаянно и растерянно): «Пусть мама не согласится! Я согласен, отец согласен, а она пусть не согласится! Она же моя мама, она женщина, она…» Валерия Вадимовна с очень спокойным лицом подписала бумагу и улыбнулась сыну. Так оно и было. Словно ей наплевать на стоящего в кабинете мальчика, которого чужие взрослые люди отправляют на смертельный риск… …Денис серьёзно задумался. То есть с такой точки зрения выходит, что мама его не любит, если разрешила делать то, что он делает? На мгновение осознание этой мысли испугало его – до остановки сердца. Однако – лишь на мгновение. Уже в следующую секунду он подумал – нет, не просто подумал – осознал ясно: но это же нелепость! Мальчишка даже усмехнулся глупости такого суждения – и вдруг вспомнил один из семинаров по психологии. Ещё в старой школе, петроградской. Семинар был у старшеклассников, а Денис, Войко и ещё человек пять ребят тогда украшали зал, где эта компания обсуждала свои проблемы, к Новому году. Денис слушал краем уха, а потом стало очень интересно, и он даже заработал по шее за то, что отлынивает. Пожалуй, тот разговор больше всего подходил к сегодняшним его псевдоморализаторским охам и ахам. Женщины любили своих детей всегда, во все времена. Даже в самые дикие или самые страшные. Проявляли чудеса отваги, спасая их от опасности. Делали ради детей совершенно невозможные вещи. Иногда даже меняли ход истории, правда-правда. Но это была слепая любовь. Особенно страшная – именно страшная! – в те времена, когда у женщин становилось мало детей (чаще всего по их вине, из-за многочисленных искусственных прерываний беременности, как в последние десятилетия перед Третьей мировой, когда нерождённых детей убивали десятками тысяч каждый день. Денис даже поёжился, представив себе, какое давление некротического поля испытывали люди, жившие тогда – неудивительно, что мир сошёл с ума…). Ради своего единственного и слепо обожаемого ребёнка женщина могла, например, не задумываясь стать вражеской разведчицей и обречь на смерть десятки «чужих» детей. Женщина не слышала слов «Родина», «честь», «будущее» – стоило речи зайти о сиюминутной безопасности её дитяти. Женщина была готова погубить весь мир – лишь бы жили её сын или дочь. А если учесть, какую силу тогда имел феминизм – нетрудно себе представить, к чему такое отношение приводило. Конечно, в истории были и исключения – даже в виде целых цивилизаций, вроде Древней Спарты, Третьего Рейха, в некоторые периоды – СССР, вообще европейской цивилизации. Но именно исключения. А была и оборотная сторона медали – мусульманский мир полного скотского бесправия женщины, автомата для постельных утех и производства детей, которые вырастали копиями своих отцов: жестокими, трусливыми, злобными – именно потому, что их матери фактически не были матерями, а лишь презираемым низким скотом; ни красоте, ни вере, ни доброте – всему, что знает лишь женщина! – они не могли научить своих детей… Тот мир погиб. Но сейчас Денис увидел и услышал его кусочек в своём собственном исполнении – и посмеялся. Нет, мама любит его. Не может не любить. Но не той ужасной душной любовью, которая отрезала крылья и превращала мальчишку – самое смелое, бескомпромиссное, честное, решительное и любопытное создание мира – в существо среднего рода. Мать проводила Дениса – мальчишку и воина – так, как надо провожать: без слёз, зная, что, даже если он уйдёт совсем, то уход будет достоин того дела, ради которого совершается… А если победит – это принесет славу и пользу. Конечно, это всё высокие слова, передёрнул плечами Денис. Но тут же подумал: ну и что? Если нет своих слов, почему бы не воспользоваться высокими словами? Для чего-то же их придумали умные люди… И недаром их зовут – Высокими… …Автобус раскачивался в дорожной полутьме, быстро – по-здешнему – черневшей… //— * * * —// Город Балхаш существовал и в «старые» времена, до того, как во время катаклизмов возникло огромное внутреннее море. Тогда тут было большое солёное озеро… И даже когда появление хребта Голодный выжгло округу, а потом пришли снежные морозные годы – на развалинах Балхаша теплилась кое-какая жизнь. А сейчас город был вторым по численности населения и как бы не первым по экономической важности в Республике. И он был болен, как больна была вся Республика. Гигантские дворцы «Рыбпром-Балхаш» соседствовали с жутью портовых кварталов. Новейшие заводы, оборудование которых пришло из Империи, находились через улицу с частными душегубками и потодавилками, хозяева которых, предвидя скорый конец, выкручивали рабочих всё беспощадней, что уже не раз приводило к кровавым бунтам, которые, по иронии судьбы, приходилось подавлять полиции, совершенно не сочувствовавшей «предпринимателям»… Но каждый такой бунт, понятный и простой по изначальной сути, грозил перекинуться куда угодно и вылиться во всё, во что угодно. Прогулочный Центроход, залитый огнями фонарей круглые сутки, давал такой же круглосуточный приют сотням нищих и попрошаек – или уличных торговцев, недалеко от них ушедших. На улицах часто трещали выстрелы, иногда – гремели взрывы и каждый день находили трупы. Биржу закрывали каждый день – и никак не могли закрыть, а по её коридорам, где ощутимо пахло лисятником, метались с выпученными глазами растрёпанные, растерзанные и потерявшие всякое сходство с людьми маклеры – свободные, представлявшие какие-то компании или уже никого не представлявшие, – уже не знавшие, что продавать, что покупать, полностью дезориентированные, за час богатевшие невыразимо и нищавшие в прах, многие из них находили очень простой выход: пускали себе пулю в висок или вешались в туалетах. В новом мире, который неумолимо надвигался на их спекулянтский рай, им просто не было места. А на запад от города без конца катились и катились по-зимнему серые и безразличные воды Моря Балхаш… …К полуночи Денис устал до одурения и тяжёлого гула в ногах. Он прошёл километров пятьдесят, не меньше, по этим улицам, переулкам, площадям, паркам, переходам, лестницам… Больше всего угнетало даже не это, а то, что – впервые в жизни – мальчишка не знал, что ему делать дальше. Нет, в принципе, он как раз всё знал и всё понимал – но никак не мог сообразить, с какой стороны взяться за дело. Очень просто – знать, что надо делать. А вот, как – куда сложнее. Ему и тщательную легенду не стали разрабатывать, и проводить сложное внедрение не решились, именно из-за принципиальной непредсказуемости мира, в который он должен был проникнуть. Мир детей и подростков всегда непредсказуем. Только очень глупые взрослые люди тешат себя старыми сказками, что есть, мол, какая-то наука «педагогика», которая-де может помочь понять ребёнка и повлиять на него. На самом-то деле – нет такой науки, потому что нет никакого «ребёнка». Каждый случай уникален – и вот почему так высоко в Империи ценится труд учителя. А уж если взять принципиально асоциальное общество беспризорной «стайки»… Денису предстояло полагаться только на везение и сообразительность. А с ними вот именно сейчас у мальчишки было тяжело. Кроме того, ему просто-напросто хотелось отдохнуть. Для того чтобы поселиться тут в гостинице, пусть и в дешёвой, нужны были документы. Или немаленькие деньги на взятку, но и тогда он вызвал бы подозрения, а пацана могли просто-напросто обчистить и вышвырнуть. Да и потом, разве он припёрся в этот бардак затем, чтобы ночевать в гостинице? Конечно, и в гостинице можно что-то узнать… например, у обслуги – но туда всё равно не попадёшь. Если только устроиться работать? Кстати – а ведь это мысль… Пожалуй, с этого и попробую начать, решил мальчишка. Хотя бы на заднем дворе какие-нибудь коробки с мусором таскать. Свои неприметные, но вполне добротные вещи, в которых он приехал в Балхаш, а также сумку Денис оставил в камере хранения железнодорожного вокзала – одновременно это было сигналом, что он добрался нормально и начал работать. А из камеры хранения быстро выскользнул мальчишка в грубой тёплой куртке на старую майку и широковатых рабочих штанах, завёрнутых чуть выше щиколоток. Они появились из всё той же сумки и завершили несколько степеней сегодняшнего перевоплощения Дениса. В левом нагрудном кармане куртки лежали кое-какие деньги и старый билет на морской «трамвай», в правом боковом – большой складной нож, в левом – спички и огрызок карандаша. И всё, пожалуй. В таком виде Денис Третьяков и начал своё путешествие по улицам города, до которого ему не было дела. И кстати – города, в котором, например, пропала сестра Олега… Да и не она одна. …В конце концов Денис просто махнул на всё рукой и присел на бетонный поребрик ограждения какого-то парка. И остался сидеть, переживая, но без особых нервов, своё одиночество и лениво созерцая вечернюю суету, такую же непонятную, как суета муравейника. Особенно странно было, что вокруг – люди, а не муравьи. Куда они все так несутся? Как будто смертельно опаздывают… Из парка слышались музыка, взрывы неприятного хохота – какого-то нарочитого. Огней везде было слишком много, словно живущие тут люди смертельно боялись ночи – и эти огни раздражали. Мальчишка поймал себя на мысли, что вокруг видит только отупелые лица. Не тупые, а именно – отупелые. Словно все эти люди сосредоточились на некоем непонятном и неприятном, но нужном, жизненно важном деле. Машин было мало, зато много всадников и колясок. И полиции тоже хватало. Странно, но молодые ребята в полицейской форме выглядели тут единственными нормальными людьми. Они и ещё тройки тоже молодых мужчин в штатском, но с повязками государственных цветов на правой руке и с короткими дубинками в ней же. На поясах у них висели пистолеты в открытых белых кобурах. Во взглядах этих людей читалось холодное презрение, а там, где они проходили, на время воцарялось спокойствие и замирала суета. Казалось, даже огни начинали гореть как-то строже и упорядоченней. Это были рабочие патрули. В скором времени Денис понял, что, как бы он ни устал, а высидеть тут может лишь одно: арест. О такой возможности он был извещён, и её следовало избегать любыми способами. Арестованного несовершеннолетнего отправят в распределитель, а оттуда в Балхаш вернуться трудно… На него уже пару раз бросали взгляды полицейские, и мальчишка сообразил, что ошибся: в таком виде, в каком он был, для центральной улицы он явно не годился. Он ведь ничем не торговал, ничего вообще не делал, а просто сидел. Между тем мелькавшие тут и там мальчишки – такие же, как он, – все чем-то занимались… Но вставать дико не хотелось и вообще вдруг захотелось плакать. Денис уставился в тротуар и решил, что сейчас всё-таки встанет, но ни в какую гостиницу не пойдёт, а тут же начнёт добираться домой. А дома скажет… скажет… скажет… Да ничего не скажет. Потому что это будет стыд. Как бежать с поля боя. Рассуждал-рассуждал, говорил правильные слова, а как дошло до дела… как дошло до дела, то сперва струсил в мыслях, а потом совсем… – Ты чего тут сидишь? Денис поднял голову. Рядом с ним стоял мальчишка его лет. Может, немного помладше. Рыжий, растрёпанный, веснушчатый. На левой скуле – шрам. Глаза – серые, с прищуром, но незлые, скорей даже весёлые. Тёмная куртка висела, как балахон, коричневые брюки – подвёрнуты до середины голеней босых ног. В левой руке мальчишка держал промасленный пакет из рыхлой бумаги, из которого что-то ел правой – он и с Денисом-то заговорил, активно дожевав запиханное в рот грязными пальцами. – Интересно, что мне, по воздуху летать? – хмуро ответил Денис, даже играть не потребовалось, хотя он понял: кажется, повезло! – А ты не полететь рискуешь, а поехать. Быстро и неудобно. – Мальчишка усмехнулся. – В распределитель для малолеток загреметь хочешь? – Не хочу, – буркнул Денис. – Тогда вставай и пошли, чего расселся, – предложил мальчишка и протянул Денису пакет. – На, лопай. С точки зрения Империи, такой поступок мальчишки даже по отношению к незнакомому пацану выглядел вполне естественным. Но тут не Империя, напомнил себе Денис и поинтересовался, чуть прищурившись и достаточно агрессивно меряя рыжего взглядом: – А чего тебе надо? – А, ничего, – мальчишка пожал плечами. – Просто день был удачный. Ну так и будешь сидеть, пока и меня с тобой за компашку не заметут? Я ведь вижу, тебе жрать охота и ночевать негде. Пошли? И Денис решился. – Пошли, – сказал он, вставая… …Нового знакомого Дениса звали Винт. Имени он то ли не помнил на самом деле, то ли не хотел называть. А в пакете у него была жареная картошка – соломкой – с жареной рыбой, которыми он и впрямь поделился с Денисом, заодно сообщив, что это всё свежее и прямо из закусочной с дурацким названием «Fish and chips» – её тут, на набережной, содержит один настоящий англосакс. Готовят его старшая дочка и жена, и готовят вкусно. – Ворованное? – спросил Денис, не сумел сдержать брезгливость в голосе. Винт засмеялся: – А чего, всё-таки не вкусно?! – Вкусно, – признался Денис. Ему было стыдно – он первый раз в жизни ел краденое и утешался только тем, что это нужно для дела. – Ну и здорово. – Винт облизал пальцы, закинул пустой пакет в кусты, мимо которых они шли через парк, дополнительно вытер пальцы о куртку. – Ты откуда? – С юга, – буркнул Денис. Ответ прошёл, видимо, точного Винт и не ожидал. Он спросил снова: – А куда? – А тебе зачем? – вопросом ответил Денис. – За кормёжку спасибо. Это ты что, за ответы заплатил? Авансом? И куда мы идём всё-таки? Винт хмыкнул и неожиданно остановился: – А мы пришли уже. Глаза закрой и не подглядывай. Нет, лучше дай я тебе глаза завяжу… А ты меня возьми за руку. – А ты меня другой рукой – какой-нибудь кирпичиной по башке? – Денис медлил. – У меня денег нет почти. Мелочь. – Слушай, – Винт наконец рассердился, – ну тогда иди куда хочешь. Ночуй вон под кустами. Не замёрзнешь, не старые времена. Правильно говорят: никогда не делай добро, дураком получишься! – И он развернулся, чтобы уйти. Решительно так. – Ладно, стой! – Денис перехватил его за рукав куртки и, чувствуя себя крайне неудобно (а ещё ему было страшновато), послушно закрыл глаза. Чем Винт завязал новому знакомому глаза – Денис не понял, какой-то сухой и ничем не пахнущей тряпкой. Видя, что Денис не спешит что-то делать, взял его за руку и повёл за собой, бросив: – Голову пригни. Денис послушно это проделал. Под ногами была трава, потом – мокрая земля и влажные холодные камни (пошли куда-то вниз, хотя и не по лестнице). Потом – остановка, скрип и толчок – Винт подтолкнул его в спину: – Заходи давай. Повязку я сейчас сниму. И Денис шагнул на неожиданно сухой и тёплый деревянный пол… …Честно говоря, то, что увидел Денис, когда Винт снял с его глаз повязку и мальчишка проморгался, не очень-то соответствовало уже имевшемуся у него представлению о «притонах». Это была большая комната без окон (наверное, подвал какой-то), стены – густо обклеены самыми разными плакатами, от местных цирковых реклам до хорошо знакомых Денису изображений имперских космических кораблей. Пахло какой-то едой, не неприятно (особенно для всё ещё голодного Дениса). Светила лампа на широком длинном столе, за которым сидел какой-то взрослый и что-то писал (за ним были видны ещё две двери – узкие, одна рядом с другой). Кроме него в комнате находилось человек десять пацанов – от 5–6 до 15—16 лет. Кто-то следил за большой кастрюлей на переносной электроплитке (и кстати, читал при этом книгу), кто-то просто-напросто валялся на длинном топчане вдоль одной из стен (вполне чистом), кто-то на полу дулся в карты, кто-то играл на гуслях и что-то напевал приятным голосом, двое – постарше – лениво боксировали в углу. В общем, ничего ужасного или даже особо неприятного. Немного похоже на какой-нибудь домик перевалочного туристического лагеря, Денис таких повидал немало. На вошедших все уставились, и тут же стало тихо, только плитка продолжала мирно побулькивать. Денис ощутил себя неуютно. Но Винт подмигнул ему – мол, не робей особо! – и громко объявил: – Дядя Кеша, я новенького привёл, посмотришь? Практически тут же звуки возобновились, все занялись прежними делами, а Винт слинял куда-то в угол, и Денис остался один – под взглядом поднявшего голову молодого мужчины – узколицего, русоволосого, аккуратно одетого. Чем-то похожего на классического вожатого из старших. Это сходство – хотя Денис и понимал всю его обманчивость в здешнем мире – ещё больше успокоило мальчишку. – Ну иди сюда, – спокойно и деловито произнес мужчина, закрывая толстый блокнот. Пока Денис шёл – пять шагов – серые внимательные глаза цепко обежали его с головы до ног. – Гимнастикой занимался? – Д-да… – Денису не понадобилось играть удовольствие, он сел на стул, который ногой выдвинул из-под стола хозяин этого места, и подобрал под него ноги, сцепил ладони на коленях. Ноги ныли, но уже благодарно – владелец наконец-то опомнился и дал им настоящий роздых. А вот догадливость дяди Кеши Дениса удивила и даже слегка напугала. – Откуда вы… – На «ты». Я дядя Кеша. – Он протянул через стол руку. – У Винта глаз намётанный, так что, думаю, мы подружимся… Зовут как? – Денис… – Мальчишка пожал сильную сухую ладонь. – Откуда сам? – Из Марканда, – сказал Денис. Кеша поднял брови: – Ого… Родители где? – Погибли… три месяца назад. В глазах молодого мужчины промелькнула настоящая боль. Денис уловил это безошибочно и мысленно выдохнул – похоже, человек неплохой. Но глаза Кеши поскучнели, он предложил: – Ну-ка, покажи, что умеешь. Денис пожал плечами, встал. Неспешно разделся до трусов (опять стало тихо, за ним наблюдали). Стал на мостик, перекатился на грудь, сделал колечко, вышел на руки в берёзку, прыжком вернулся на ноги, крутнул фуэте, упал на руки, отжался, перевернулся на спину, прыжком вскочил на ноги, упал на присядку, сделал несколько выхлестов ногами, вышел в стойку на руке и сел на стул. Кто-то присвистнул и сказал: «Ого ж…» Мужчина ловко поймал его руку и несколько секунд слушал пульс. Кивнул: – Хорошо. Очень. В секцию ходил? – Ходил… – Денис лицом показал, что не хочет об этом говорить. Не прогадал – вопросов на этот счёт не последовало совсем. – Одевайся давай… Ещё что умеешь? – Драться могу. – Денис, сидя, натягивал брюки. Ему неожиданно стало приятно от похвалы, хотя «выделываться» было немного стыдно. – Петь умею. – Петь? – Кеша кивнул вдруг куда-то за спину Дениса, и оттуда раздался сложный аккорд гуслей. – Напой мотив. – Пожалуйста. – Денис с улыбкой повторил аккорд голосом. «Ого!» тоже повторилось. Кеша опять кивнул: – Хорошо… Тоже очень. Лет сколько? – Четырнадцать. – Что делать думаешь? – Не знаю, – честно ответил мальчишка. – Меня Винт просто на улице подобрал. Сказал, что тут можно переночевать и всё такое, чтобы в распределитель не забрали. – Распределитель не самое страшное… – задумчиво произнес мужчина. Окинул Дениса ещё одним взглядом – словно бы итог подводил. – Ну смотри. Я тебе скажу, а ты думай… В общем, это не гостиница и не ночлежка даже. Тут люди работают. Хочешь остаться – тоже будешь работать. – Воровать не стану, – нахмурился Денис и решил на этом стоять, чем бы ни обернулось. – С голоду своруешь, – снисходительно ответил кто-то сзади. Кеша спокойно цыкнул туда, кивнул Денису: – А мы и не воруем. Тебе вообще-то повезло. – Да? – Денис вспомнил картошку с рыбой. – Ну, может… А что делаете? – Молодец, – кивнул Кеша. – Надо точно узнавать. Так вот. За воровство, за*censored*ство, – кто-то хихикнул, – я выгоняю сразу. На улицу. Я не бью никого никогда. Вас бить – это себя не уважать, вы и так жизнью битые. Но выгоняю. Тут же. Без права возврата. Понял? – Я не вор и не *censored*тка, – сказал Денис. Кеша кивнул. – Хорошо, с этим ясно. Идём дальше. Каждый день надо приносить мне пятьдесят тысяч. Двадцать идут мне самому, тридцать – в общак. Всё, что сверх этого заколотишь – твоё. Как тебе? – Чем зарабатывать? – настойчиво спросил Денис. – Ребята у меня, кто помладше, попрошайничают, например. Поют. Старшие тоже кто чем занимается – там грузы таскают, там лоск-блеск во дворах наводят… Но ты конкретно будешь зарабатывать пением и гимнастикой. Для попрошайки ты уже староват. Согласен? – Денис кивнул. – Хорошо… Ночевать только здесь. Если какие проблемы возникнут на улице – первыми не драться, сразу говорить, что вы – Кешины. Фуриков – ну, полиции – и дружинников избегать, там я ничего для вас сделать не смогу. Пять дней рабочие, два – выходной. – И выходных два? – Денис улыбнулся и в ответ получил тоже улыбку – настоящую. – А ты как думал? У меня не шахта и не латифундия… Адрес этот никому не называть, никого сюда не водить, самому возвращаться с оглядкой. Если захочешь уйти – предупреди честно, держать не стану. Иначе, найду – плохо будет… Завтрак и ужин тоже тут, за общак, обед за свои в городе. С первой недели работы нужно проставить угощение. Курить, пить – не думай даже. Вот и всё вообще-то. Пойдёт такое – оставайся. Не пойдёт – Винт тебя в парк выведет и бывай здоров. – Только недолго, – пискнул кто-то из младших. Денис помолчал. Он понял – на безошибочных ощущениях подростка – что ему и в самом деле повезло. С одной стороны. Видимо, он попал на так называемого «белого пана». Так – Денис это запомнил – именовали тех, кто по каким-то причинам (чаще всего просто, чтобы не конфликтовать с законом открыто, но иметь навар без хлопот – однако иногда и от искренней жалости к малолетним бродяжкам) содержал вот такие «стайки», чурающиеся откровенной уголовщины. Но, если исходить из задания, лучше было бы связаться с «серым паном» – предводителем карманников или форточников… Или даже с «чёрным», чтобы напрямую выйти на самое дно… Но Денис со стыдом (и облегчением) понял, что не сможет на это пойти. И в конце концов, связи тут переплетены в плотный клубок. Всё, что надо, он узнает и здесь. Может, потратит больше времени… но у него этого времени так и так – до весны. Кеша не торопил. Конечно, он понимал молчание мальчишки по-своему и молчал в ответ, глядя внимательно и сочувственно. Денис спросил: – А можно я спрошу… вот что… Ну а потом, что? Когда подрасту? – Ну… – Кеша пожал плечами. – Я такой же был, как вы. Мне даже хуже приходилось. Денег подкопишь, повзрослеешь – сам решишь. Может, и в стране что поменяется… Вроде к тому идёт… – В голосе Кеши прозвучало сомнение, и Денис понял: этот человек болен общей тут болезнью – неверием в хорошее. Болезнью, от которой в обновлённом Седьмом Горном Третьяков-младший уже успел отвыкнуть. Которую вроде бы даже сам научился лечить. – Я останусь, – решительно кивнул Денис. – Мне всё равно некуда идти. И от того, что эти слова были правдой, у него на миг остановилось сердце. //— * * * —// Жизнь «стайки», занимавшей подземное здание древней бойлерной в сердце парка (сверху остатки начисто заросли кустами, вход не найдёшь, даже если знаешь, что он тут должен быть), с изнанки оказалась приличней, чем жизнь многих виденных Денисом в Семиречье ребят в семьях. Тут не голодали, в общаке всегда были деньги на врача, на новую одежду и «парадно-выходную обувь», как говорил Кеша, даже на разные групповые развлечения, пусть нехитрые, но всё-таки. Наказанием было изгнание (ну, про такое всего лишь рассказывали, что три года назад, когда «стайка» только-только образовалась вокруг Кеши и обосновалась в подвале, один пацан стал приучать младших курить какую-то травку, и Кеша вышиб его на улицу, поговаривали даже – что убил…) или работы по дому – для тех, кто не выполнил норму по деньгам. Работы всегда хватало, за помещением тщательно следили, нужно было к тому же ежедневно готовить завтрак и ужин на толпу всегда готовых лопать мальчишек, а помогать «штрафникам» настрого запрещалось. Но дикой пустотой в каждом из двенадцати мальчишек «стайки» кровоточили две раны: желание иметь семью и желание видеть впереди свет. Про семьи рассказывали самые фантастические вещи. И каждый был уверен, что рано или поздно его найдут, если не родители, то какие-то родственники. Договаривались до истерик, до свирепой, звериной, вообще-то совсем нехарактерной между «своими» в этой «стайке» драки, при малейшем сомнении слушающих. Кеша в таких случаях растаскивал драчунов за шкирки, отшвыривал в углы и орал: «Спать, щенки, быстро!» А на следующий вечер снова начинались рассказы… Дениса особо не расспрашивали, и он был рад – врать про смерть родителей было бы тяжело, и подкатывало какое-то глупое суеверие: если про это скажу, то никогда больше их не увижу. Чушь, конечно, недостойная пионера и разведчика чушь, но… но уж больно сильно щипала за сердце эта мысль… Зато его часто просили рассказать про жизнь в Империи – он сказал, что в семье выписывали журналы и он вообще много читал про это. Старшие, да и его ровесники, правда, пофыркивали – «сказка», но слушали тоже с открытыми ртами. Младшие же облепляли Дениса и смотрели в рот, потом тянулись за подтверждениями к Кеше: «Динь правду рассказывает?» Кеша вздыхал и бурчал: «Ну, в Империи, может, и так, не знаю, не был…» А как-то раз спросил у Дениса напрямую – они были один на один: – Слушай, а ты сам не имперец? – Че-го?! – У Дениса это получилось натурально и быстро, и подозрения Кеши, как видно, растаяли. Денис же покрутил головой и уточнил: – Я что – дурак? Как бы я сюда попал? И зачем? – Да по-разному бывает… – уже просто так, хотя и задумчиво, заявил Кеша. – Добираются. Из дому сбегут и сюда. И не так уж редко, между прочим. – Зачем? – фыркнул Денис. Кеша пояснил: – Помогать нам строить новую жизнь. Дальше на запад, к границе ближе – вообще очень часто такое бывает. Вот так-то, Динь… …Динь – это стало прозвищем Дениса за спетую им на улице в первый же день старинную итальянскую канцону «О sole…». Звонко поющего мальчишку слушала вся улица, даже какая-то машина остановилась. И Денис отхватил всю дневную норму с одной песни. А на «проставке» в субботу Винт, зараза, вылил Денису за шиворот кружку газировки и под общий дружный и громкий, но не обидный хохот, объявил, что торжественно нарекает новенького «Динь». Денис кинул в Винта кружкой, а потом тоже засмеялся и пошёл в душ – отмыться от газировки и замыть одежду. От клички отмыться, конечно, уже было невозможно… Душ в полуподвальном помещении (за одной из тех дверей, которые в первый день заметил Денис; за второй прятался туалет) был большой, на пять рожков, и Кеша обязательно туда всех гонял после работы. На второй вечер Книга (так звали обожавшего читать мальчишку лет двенадцати, это он в первый вечер сидел у плиты и варил кашу – ему досталось дежурить за то, что потратил часть выручки на большой старый том с какими-то волшебными сказками) шепнул Денису: «Ты не бойся, когда моешься, Кеша не*censored*». Денис удивился, он и не думал ничего бояться – и только потом вспомнил, что означает слово «пидер». И сжался от отвращения. И от мысли, что с этой публикой ему ещё придётся иметь дело, как ни крути… «Стайку» Кеши вообще-то на улицах не задевал никто. Никто из «уличных». Но наслушаться самых жутких рассказов Денис успел в первые же два-три вечера. Новенького обвешивали лапшой по полной. Причём каждый рассказчик уверял, что это правда – а самое дикое заключалось в том, что всё это вполне могло быть, а многое – наверняка было правдой. Рассказывали, кстати, и про хасидов, но истории про них оказались лишь частицей той жути, которую знали мальчишки «стайки» и среди которой они вынуждены были жить… Пугали и обычными бандитами, которые не оставляют в живых никаких свидетелей. И – что поразительно – имперскими «витязями», которые, мол, тоже всех подряд убивают, только подвернись, а иногда ррраз – и заколдовывают людей, чтобы те выполняли их приказы. И «чёрными панами», которые заставляют бесек, оказавшихся у них в лапах, делать совсем уж жуткие вещи. Пугали и какой-то Лигой Разложения, в которую входит много всяких «шишек» и откуда, раз уж попал в руки, выбраться так же нереально, как от хасидов, а смерть куда страшней, противней и дольше. И работорговцами, которые ловят детей и тишком вывозят их далеко на юг, к тамошним бандитам – для самого разного, иногда даже, чтобы их там съели, «как в старые времена». И рассказывали про чудовищ, которые живут в развалинах на восточной окраине города, ну а по ночам – сам понимаешь, что эти чудовища делают… …Вскоре Денис стал работать с напарником – худеньким пацаном по кличке Спичка. Спичке было около десяти, и он сперва был нужен Денису, чтобы собирать деньги, местами подпевать или отстукивать ритм на простеньком барабанчике… Но уже на третий день совместной работы Денис увидел, что Спичка обладает отличными задатками – и взялся его учить. Кеша отнёсся к этому благосклонно, а сам Спичка сперва был не против, потом попробовал пищать – когда стали разрабатывать связки, и Денис для проверки силой согнул мальчишку ногами к затылку. Динь, не чинясь, усмирил бунт парой крепких пинков, и через короткое время мелкий уже вполне достойно выступал младшим напарником Диня и очень гордился этим, то и дело хвастаясь Денисом перед младшими из других «стаек». Так они все и жили – достаточно сытно, в определённом комфорте, в общем-то, безопасно и даже, пожалуй, весело… вот только – без малейшего просвета впереди. Без малейшего… …Прошёл Новый год – хоть и без ёлки, но праздничный, как ни странно, очень весёлый, хотя совсем не по-имперски. Они гуляли по Центроходу, запускали фейерверк, ели мороженое, развлекались очень шумно в парке аттракционов – старенькие те были, но зато их в парке стояло много и, видно, очень популярных, а еще катались по морю на прибрежном «трамвайчике» Потом всю «стайку» зазвали к себе какие-то три *censored*тки – ещё молодые женщины, шумные и часто сквернословившие – но зазвали просто так, «посидеть» и повозиться с младшими. У них была настоящая ёлка и хорошее угощение. Правда, Денис понял, что с Кешей одна из них и по-другому… повозилась, и с двумя старшими парнишками, Ершом и Тяпой, которым было уже почти по шестнадцать лет… А Денису этих женщин было жалко, особенно когда обнаружилось, что у одной из них – две дочки, близняшки года по три, они выбрались на шум праздника из второй смежной комнаты и уходить наотрез отказались. Смотреть на это было тяжело и больно. Денис боялся, что сорвётся и просто-напросто убежит в ближайший полицейский участок с требованием… А собственно, что он там мог потребовать – в этом отдельно взятом участке? И всё-таки Новый год получился хороший. Вот только уже в «родном» подвале Денис не выдержал и ночью всплакнул. Потому что Новый год сейчас отмечали и у него дома – в Седьмом Горном. Там была ёлка, и ему ужасно хотелось, как совсем маленькому, чтобы ёлка была и здесь. И там думали про него. И никогда раньше он не встречал Новый год не дома, а на следующий день, поздно-поздно проснувшись, бежал по заснеженным, совсем не таким, как тут, улицам к Войко. Короче, слёзы потекли сами, и он, закрыв голову подушкой, лежал, стараясь не хлюпать громко – а потом незаметно заснул… …А к началу второго месяца такой жизни Денис понял, что в определённой степени знаменит. Его это смешило и в то же время льстило – что он Динь-Гимнаст. Но жизнь была и тяжёлой. Бахуревские реформы только-только начали сюда дотягиваться, мэр – старый ставленник всё той же «Энергии» и местного кровопийцы, «Рыбпрома-Балхаш», – отчаянно конфликтовал с новым начальником полиции, верным человеком Бахурева – а всё это не способствовало спокойствию в городе. Доходило до перестрелок каких-то банд с полицией и дружинниками; в представительстве Империи взорвали бомбу, были убиты на улице из автомобиля двое «витязей» РА; на следующий день в южном районе города начался настоящий бой – и шёл почти трое суток, мальчишки бегали смотреть, но оцепление выставили такое, что даже им, знавшим в городе каждый закоулок, пролезть через него не удалось… И, конечно, в неразберихе крупной схватки жировала паскудная мелочь – с одной стороны, понявшая, что СИЛАМ не до неё, но с другой, шакальим чутьём почуявшая скорую гибель привычного уютного мира и спешившая дохватать напоследок побольше… …Денис со Спичкой возвращались «с работы» вечером. Спичка бурно жрал мороженое. Денис еле шёл – он сегодня отработал столько «на бис», что мечтал об одном – поскорей прилечь. Он вроде бы привык ходить босым, но сейчас ноги опять горели, как в первые дни. – Динь, – вдруг пискнул Спичка, судорожно глотая огромный кусок мороженого, – смотри, драка. Действительно, чуть в стороне, около арки, уводившей в проход между двумя приземистыми зданиями без окон (Денис ещё не знал, что это такое, хотя проходил тут не в первый раз) шла драка – четверо на двое. Двое пацанов, прижатых к стене, отмахивались от четырех нападавших. Слышалось яростное сопение и короткие вскрики-ругательства. Дрались не в шутку. – Да фиг с ними, пошли, – буркнул Денис, уверенный в том, что это такие же мальчишки из «стайки» что-то не поделили. Но, сделав пару шагов, резко обернулся на замеченное краем глаза… Да! На шеях у прижатых к стене ребят алели галстуки. Пацаны были без формы, просто одетые, но – в алых галстуках. – Иду! – рявкнул Денис, не раздумывая. И уже на бегу крикнул нападающим – по правилам чести пионера, незыблемым и вечным: – Обернитесь и деритесь! Двое и впрямь обернулись. Одному Денис тут же вмазал кулаком – свингом в скулу – и тот грохнулся в стену, взвыл тоненько. Второй попытался ударить Дениса ногой – мальчишка неуловимо скользнул в сторону, «помог» удару и безжалостно приложил нападающего затылком об асфальт. Двое оставшихся ещё секунду отмахивались от перешедших в наступление красногалстучных, потом увидели бегущего и что-то грозно визжащего Спичку, один крикнул: – Это бесня, порвут, бежим! – и только ботинки застучали. На поле боя остались сжимающий кулаки Денис, свирепо и разочарованно сопящий Спичка, тяжело дышащие пионеры и постанывающие нападающие, лежавшие на асфальте. Четверо мальчишек настороженно рассматривали друг друга. Вернее, трое. Денис смотрел чуть ли не с умилением, ему хотелось потрогать красные платки на шеях пацанов, младше, чем он, явно из рабочих семей – видно по одежде и лицам. Наконец один – повыше, белобрысый – сказал: – Спасибо, ребята. – Фигня, – важно отозвался Спичка. – Чего они привязались? – Денис строго глянул на него. Мальчишки переглянулись, второй – темноволосый, с большими карими глазами – приподнял концы галстука: – Из-за этого. – Из-за платка, что ли? – мысленно Денис попросил прощенья у галстука. Мальчишки засмеялись с видимым превосходством. – Это не платок, а пионерский галстук, – поправил светленький. И гордо пояснил: – Мы – пионеры!.. – А ты откуда про них знал, Динь? – Спичка забежал вперёд. – Читал. – Денис шагал теперь намного легче. – Я не знал, что они и тут есть, думал – только в Верном. – Динь, а вот что они рассказывали – они не врут, как думаешь? – По-моему, нет, – коротко ответил Денис. Внутри у него всё пело на разные голоса – преобладали горны. //— * * * —// Динь и Спичка вернулись последними. Все уже поужинали, а порции запоздавших стояли рядом с плиткой, укутанные в драную старую куртку: валом тушёной картошки с бараниной, какао и по две сухие пресные печеньки. Уже успевший в посёлке попривыкнуть заново к чёрному хлебу, Денис тут по нему снова отчаянно скучал и мысленно недоумевал – да как же люди вообще без него могут жить?! Над ним даже подшутили в одном из ставших в посёлке популярными школьных концертов из-за этой его страсти и вечной пропаганды. Денис ел медленно. Ему не давала покоя одна мысль… Он не забывал, что сегодня 14 февраля [25 – Праздник Дома – 14 февраля. Этот день посвящён русскому Дому, – обители и колыбели народа. Везде с особыми обрядами зажигают живой огонь.], но встреча с местными пионерами, да ещё в такой обстановке, неожиданно ясно напомнила ему, кто он такой. И Денис внутренне взбунтовался при мысли, что этот день пройдёт, как самый обычный. Ну, внутренне – только сперва. Пока ел. Когда же с ужином было покончено, Денис отнёс кружку, миску и ложку в мойку и – зигзагом, но решительно – подобрался к Кеше, который, как всегда, что-то писал в своём блокноте. Кстати, по поводу этого занятия в «стайке» ходили самые разные мнения. Большинство склонялось к прозаической мысли: считает доходы и расходы. Но некоторые настаивали, что Кеша пишет повесть, за которую получит славу и много денег, а наиболее радикальные были уверены, что он пишет стихи – и точка. Дениса этот вопрос тоже интересовал. Но не сейчас. Сейчас он встал коленками на табурет, утвердился попрочней, поёрзал, кашлянул и подал голос: – Дядь Кеш. – Чего, Динь? – Кеша поднял голову. Денис навалился грудью на стол. – Дядь Кеш, а давайте праздник устроим. Кеша хмыкнул – не недовольно, а скорей неопределённо. За спиной Дениса наступила полнейшая тишина, и мальчишка ощутил, что на него внимательно смотрят. С интересом. Ещё бы – праздник! – В честь чего? – уточнил Кеша. – Так четырнадцатое ж февраля, – напомнил Денис. Кеша кивнул: – Точно. Ну и что? Денис мысленно охнул: да тут же не знают такого праздника!!! Но только мысленно. Вслух он спокойно разъяснил – теперь играя мальчишку, которому просто хочется поразвлечься: – Я просто читал, что 14 февраля в Империи празднуют такой день – Праздник Дома. Там хорошо было написано про него, я запомнил. – У нас не Империя пока. – Но Кеша тем не менее не возвращался к бумагам, что означало бы полный конец разговора. С разных сторон донеслось поддерживающее разноголосое бухтение. – Так хороший же праздник! – настаивал Денис. И услышал отовсюду: – Дядь Кеш, ну давай… – Давайте правда закрутим праздник, а чего?! – Дядь Кеш, отпразднуем, у нас ведь тоже дом… – Цыц, – отрезал Кеша. Оперся подбородком на кулак и поинтересовался: – Ну, а что надо делать? Как праздновать? – Я сейчас всё объясню! – обрадовался Денис, вскакивая на ноги. – Это просто!.. …Сидевшие в кружок на полу мальчишки внимательно и даже несколько робко наблюдали, как Кеша вертит в руках штуковину, похожую на маленький лук, быстро сделанную Денисом из того, что попало под руку. Денис, стоя на одном колене, аккуратно и ловко складывал на железном листе вокруг солидной берёзовой плашки сухие до звона заструганные ножом палочки – растопку. На лице у Кеши было написано откровенное сомнение. – Динь, – сказал он наконец спокойно, – по-моему, ты из меня клоуна делаешь. Так ничего зажечь нельзя. – Ага, нельзя, – подтвердил Винт, – мы так пробовали один раз… не загорается совсем. – Да не делаю я никого клоуном, – со всей доступной ему убедительностью отозвался Денис, подавляя сильное желание прижать руки к груди умоляющим жестом. – Свет надо погасить, всем собраться вокруг тебя, и… и получится. Я бы сам всё сделал, но это должен старший в доме… а ты же у нас старший… – Ладно. – Кеша решительно уселся в общий круг (все потеснились), установил маленький лук в плашку и придавил сверху другой деревяшкой. Спичка метнулся к выключателю, но Денис его придержал быстрым повелительным жестом: – Погоди. Сначала надо сказать… – Третьяков-младший опустил глаза, покусал губу. – Вообще, это тоже старший мужчина должен говорить… там так было написано… но… – Он вскинул голову и обвёл всех внимательным взглядом. – Всё начинается от дома, – сказал он немного ломким от волнения голосом. Его слушали. Глядели пристально и слушали. Кеша ждал и уже не сомневался – тоже глядел с интересом. – А дом начинается с огня. Без дома человек сирота, без огня дом пуст и холоден. Дом – крепость, а огонь – стража в ней. Весь год брат наш Огонь, – это слово так и прозвучало сейчас – с большой буквы, – защищал нас от Тьмы и тех, кто приходит с нею. И сейчас он устал – ему надо дать покой. И пусть смену в страже у него примет новый Огонь… Спичка, гаси… а ты, дядь Кеш, давай… Стало темно. Спичка прошуршал шагами, втиснулся рядом с Денисом и обеими руками взял его за локоть. Зашуршало-заворчало – как-то по-живому – огненное сверло в руках Кеши. И казалось, что журчит оно уже очень-очень долго… В сплошной, сдержанно посапывающей тьме вокруг неожиданно кто-то хныкнул. Денис удивился было… а потом вдруг его тряхнуло от внезапного страха: а что, если огонь не зажжётся и… и окажется, что его вообще больше нет?! Что вокруг – темнота?! Везде, навсегда, повсюду?! Ведь всё происходило немного… если честно – то сильно не так, как было обычно… и он никогда так не боялся, когда отец в этот день… …пок. Оранжевое весёлое пламя словно замахало всем вокруг быстрыми руками – приветственно. Потом выросло и с шелестом перекинулось на всю кучку растопки, отодвинуло темноту в углы, озарило лица мальчишек, на которых появлялись удивлённые улыбки. Словно бы произошло что-то очень-очень хорошее – и они твёрдо это знали, хотя, что именно произошло и почему хорошее – выразить словами не смогли бы. Но так или иначе – в тесном кругу посреди этой комнаты, в кругу, в котором плясал, разгораясь, живой весёлый огонь – все они ощутили что-то странное. Как будто их стало больше около костерка. И каждый потом думал – хотя не сказал об этом никто! – что среди смутных нестрашных теней различил тех, кто дал ему жизнь. И кого большинство из мальчишек не помнили, а то и не видели ни разу… А потом все сразу завозились, запереговаривались, послышался смех – и во всём этом было облегчение. – Фу, – выдохнул облегчённо и Кеша. Покосился на Дениса. Тот ожидал, что Кеша сейчас скажет что-нибудь вроде «Ну ты меня и загонял!» (на лбу у него были капельки пота). Но Кеша неожиданно выдал совсем иное: – Ты меня напугал, Динь. – Я?! – искренне удивился Денис. – Ты, а кто же… Я чего-то подумал: а ну как не загорится?! Тогда… – Он не договорил, только сильно толкнул Дениса в лоб пальцем. Осведомился: – Ну а теперь-то что делать? Приказывай однака, которая балшая шаман. Вместо ответа Денис встал, поклонился огню и торжественно произнес: – Добро пожаловать, брат Огонь – на весь год в наш Дом! – и пропел: – Как зардеется рябина, Как вскипит младая кровь, Да славянская равнина Озарится светом вновь. Как взметнется над ручьями Хохот танцев и костров, Спой, спляши-ка вместе с нами, На ночь будет тебе кров… [26 – Стихи Андрея Соколова.] А теперь, – Денис широко улыбнулся, – можно и повеселиться! – Уррраааа!!! – рявкнули вокруг. Рявкнули так знакомо – искренне, дружно, весело, – что Денис заморгал удивлённо и заозирался. Ему показалось… Да нет, конечно. Нет. И всё-таки… Глава 10 Солнце должно взойти Сидя за столом и выводя на листке бумаги ничего не значащие каракули новеньким карандашом (то чёрным его концом, то красным), Денис задумчиво мурлыкал песенку, которую собирался распеть на улице при первой возможности: – Бедная сиротка, Не рыдай, не бойся. Мы тебя научим, Мы тебя не бросим. Мы народец ушлый, А закон – что дышло. Ах, как мало нужно, Чтобы что-то вышло!.. В их убежище был спокойный тихий вечер. Все вернулись со своих дел, поужинали и теперь занимались кто чем, коротая время до сна. А Денис, черкая карандашом, думал о том, что ему скоро предстоит делать – и мурлыкал: – Нет отца да матери – Иди воровать, А страшно воровать – Так полезай на паперть. Есть такие девы, Что торгуют телом: Если нету хлеба – Всё сгодится в дело!.. И тут Денис неожиданно ощутил, что не управляет своим голосом. Он недоумённо оборвал пение. Никак не получалось брать нормальные ноты… Мальчишка снова затянул, и снова голос куда-то «поехал». – Эй, алё, – окликнул его Кеша, как всегда, сидевший напротив с бумагами и вроде бы совершенно ни на что не обращавший внимания. – Ну-ка, ну-ка… напой ещё раз. – Под господним небом, – послушно начал Денис, – Все мы люди – братья, А у брата взять-то – Разве ж это грабить?.. [27 – Стихи из песни Тол Мириам.] кхе-кхе… – Денис испуганно замолк – теперь совсем. Голос был не его. Не слушался совершенно. Кеша изучал его внимательно несколько секунд, потом буркнул: – М-да. На ближайшее время ты, так сказать, отпелся. – Голос ломается? – догадался наконец и почему-то испугался Денис. Кеша кивнул: – Угу. Да пора уже, что ты дёргаешься? – Он засмеялся. – Кувыркаться это тебе не помешает, а спеть и без тебя споют. В принципе, даже поздравить тебя можно. Мужик! – Да ну тебя, – буркнул Денис, невольно ощупывая горло. И, оставив мысли о пении и фокусах возраста (в конце концов, это же неизбежно!), вернулся к рисованию и своим мыслям. Невесёлым и опасливым. Если честно, он не рвал жилы в попытках выполнить задание. Просто потому, что понял – именно здесь понял, – что подойти к закрытым экипажам (или даже машинам с зашторенными стёклами), из которых, он видел несколько раз, властно подманивали детей, и девчонок, и мальчишек, не сможет. Физически не сможет. Никак. Не переломит себя. Он утешался мыслью, что эти «заказчики» едва ли связаны с его заданием. И понимал, что врёт себе – всё, что тут случается с детьми, наверняка сплетено в единый мерзостный и жуткий клубок. Но… нет, лучше головой в петлю, под топор или нож, в кровь чужую или свою по брови, лучше высохнуть от голода или ночевать на улице – но только не в такую грязь. А срок подходил неумолимо. И если от вышеописанных знакомств Денис шарахался, то поиск по другим направлениям вёл постоянно. Его маска, его роль были идеальны – мальчишка может задавать любые вопросы, молоть любую чушь, заводить любые разговоры. Возраст спишет всё. Если только твой собеседник не настоящий разведчик. И в то же время Денис уже достаточно взрослый, чтобы никого не удивляли его осведомлённость и немалышовые интересы. Никаких схем Денис, конечно, не рисовал. Но он прочно держал в памяти паутину исчезновений и другую – находок тел. И то, какими были эти исчезновения и какими были тела. Дети в Балхаше пропадали и погибали часто. Были самые обычные несчастные случаи. Были убийства – не там оказался, не то увидел, что-то не поделил с дружками или не угодил «пану». Были эти самые… из машин и экипажей – они тоже иногда убивали детей, но потом, как правило, надёжно прятали тела, и те не «всплывали». Были совершенно бесследные исчезновения – как бы не чаще всего. Денис убедился, что страшилки мальчишек не врали – похищенных на самом деле переправляют куда-то «на юга». Но у тех, кто был нужен Денису, почерк оставался неповторим. И они не скрывали последствий своих убийств. Их жертвы потом находились. И спутать их останки с другими было невозможно. Паутины, в которых запутывались и гибли дети Балхаша, пересекались и перепутывались. Но только одна была так локализована по времени. По способу убийства и внешнему виду найденного тела. И – по локализации места исчезновений. Когда эта паутина вспыхнула в мозгу Дениса ослепительно-белым светом – он не поверил себе сам. Неужели местная полиция – да ещё с учётом того, кто её сейчас возглавляет?! – не заметила этого?! Но потом он вспомнил, что ещё весной прошлого года полицию Балхаша возглавлял совсем другой человек. И он погиб во время перестрелки с теми, кто пришёл его арестовывать с приказом от Бахурева. Это раз. А два – как ни крути это дело, а полиция имела только «выход». Трупы. И то, где их находили, а находили их по всему городу. А вот кто были эти мальчишки при жизни, каким образом и где они пропадали – для полиции Балхаша оставалось тайной. Для полиции. В прошлом – не слишком усердствовавшей, если не покрывавшей втихую происходившее. Но не для Диня-Гимнаста, который третий месяц жил среди «контингента» и был для него своим. Оно было – это место. Большинство убитых хасидами за последние восемь лет – а таких в Балхаше насчитывалось около сотни! – пропали на и без того пользовавшейся дурной славой восточной оконечности города, там, где располагался цирк и обрывались в глубокий разлом, появившийся после катастроф прошлого и заполненный чёрной, до сих пор безжизненной водой, руины старых кварталов. На краю этого райончика ещё селились взрослые – нищета, бездомные – но вот «стаек» там не было и в помине. Нет, не все пропали там. Жертвы пропадали и в других местах. Но всё-таки большинство приходилось именно на тот район. Если честно, когда Денис понял это и убедился, что время почти подошло – ему поплохело. В самом настоящем смысле слова. А тут ещё этот чёртов возраст с его проклятой «перестройкой организма» – почти сутки Дениса полоскало с двух концов, да так, что обеспокоенный Кеша вызвал врача, заподозрив чуть ли не холеру. Тот, впрочем, флегматично подтвердил сакраментальное: «мальчик резко взрослеет, это бывает, не нагружайте его особо» – и не более. Денис уже всерьёз решил, что побежит с паролем по указанному адресу. И вывалит результат «витязям». А что?! Разве это не результат?! Пусть устраивают засаду, оцепляют развалины – наверняка что-нибудь, да отыщут. Вот это «что-нибудь» его и остановило. Он сюда пришёл не за «чем-нибудь». Нельзя отрезать больному перитонитом пол-аппендицита и сказать: «Что-нибудь сделали!» Брать – так всех. И в нужный момент. А для этого в нужный момент он должен оказаться в роли… нет, слова «жертва» по отношению к себе Денис всё-таки не мог произнести. Было страшно. Он. Или, по крайней мере, кто-то из его знакомых, за кем можно будет совершенно точно проследить. И неизвестно, что было страшнее – пойти самому… или подставлять кого-то из ребят. Они же обычные ребята. Совсем не животные и не рассадник всех на свете бед, как писали в некоторых городских газетах. Эти статьи Дениса бесили, и ещё в начале февраля он с Винтом и Шнуриком закидал фасад одной такой газеты – виновной в размещении мерзкой статьи о беспризорниках, под милым названием «Вши», – бумажными пакетами с любовно заготовленным дерьмом личного производства. Уцелела только дверь – она хоть и была замечательной целью, но, когда мальчишки пришли к зданию, то на двери обнаружился рисунок: алый галстук и надпись – ПИОНЕРЫ БАЛХАША ТРЕБУЮТ СУДА НАД СИДЯЩЕЙ ЗДЕСЬ БАНДОЙ, ОСКОРБИВШЕЙ НАШИХ БРАТЬЕВ! Денис тогда – перед тем, как покинуть место карательной операции с чувством хорошо исполненного долга, – огрызком карандаша крупно написал на фасаде объяснение: УВЕДОМЛЯЕМ: ГОВНО КИДАЛИ НЕ ПИОНЕРЫ. С ДРУЖЕСКИМ ПРИВЕТОМ ОТ БЕСПРИЗОРНИКОВ НАШЕГО СЛАВНОГО ГОРОДА! Шум тогда был немаленький, тем более что на следующий день кто-то здорово отпинал не только младшего сыночка главреда, поймав его на кратком пути между элитной школой и семейным экипажем, но и одного из журналистов, автора статейки… Обычные ребята. Если на то пошло – в Седьмом Горном встречались экземпляры намного хуже и запущенней… …– Завтра полежи. – Кеша присел рядом с Денисом. – И чего тебя так согнуло, ты вроде крепкий парень. – У него натура тонкая, – заметил Ёрш. Он сидел на краю топчана и настраивал свои любимые-дорогие гусли. Денис его метко, но несильно пнул и попросил: – Лучше я завтра Спичку в цирк свожу, можно? Я там не был ни разу, кстати, вот и отдых будет. А ему награда. Я без него – как без рук, правда! Что-то странное мелькнуло на лице Кеши. Определённо мелькнуло. На неуловимый миг. Но потом он сказал: – Завтра? Нет, завтра всё-таки полежи. А вот послезавтра – ладно. Только до темноты вернитесь. И его там от себя не отпускай. Дни наступают нехорошие, знаешь ли. – Из-за хасидов? – Денис сделал вид, что разговор так – не обязывающий, просто обсуждение слухов. – Короче, до темноты, – вместо ответа отрезал Кеша… …Этот разговор был вчера… //— * * * —// Идею пойти в цирк Спичка поддержал руками и ногами. Тем более что около цирка продавалось мороженое. А по дороге был автовокзал, около которого Спичка обожал поглазеть на автобусы и помечтать вслух, как бы он куда поехал и как он куда поедет, когда вырастет. Находиться рядом с вокзалом Денис любил тоже. Как ни странно, это его успокаивало – вид отходящих в Верный автобусов. Успокаивала связанная с этим мысль, что он в любой момент может сесть в такой автобус – и через четыре часа окажется в другом мире. Где ещё три минуты бегом – и он дома. Это его поддерживало и давало сил. Что этот мир – есть. Что он – близко. – Пойдём, – поторопил Денис Спичку, который с жадным интересом смотрел, как пригородный автобус отходит. Тот нехотя слез с нижней перекладины ограды, на которой стоял, навалившись на верхнюю локтями и грудью, заявил: – Я шофёром хочу стать… Динь, а ты теперь петь не будешь, раз у тебя голос того? – Пока не буду. – Денис шагал чуть впереди, уже привычно оглядывая сразу всё вокруг. – А я могу спеть. – Угу. Если надо будет публику разогнать, я тебя обязательно попрошу… Спичка не обиделся. Он даже хихикнул и тут же задал новый вопрос: – А после цирка мы куда? – Тебя домой отведу, а сам пойду гулять, раз уж у меня ещё выходной. – А можно я с тобой? – Нет. Нельзя. Я к девкам пойду. – Хуууу, подумаешь, а то я такого не видал… тыщу раз видал… – Спичка хотел уже дальше развивать эту тему, но просиял и завопил, вскидывая руку: – Вон он, цирк! Динь, воооон! Денис тут же позабыл этот разговор, с интересом глядя на высокий красно-золотой купол впереди. Но вот заботы его не оставляли. Он и правда собирался потом отвести младшего «домой», а сам… что ж, подумал он: вернусь и стану тут бродить. Постараюсь не нарваться, просто следить за другими пацанами. Наверняка сегодня всё начнётся. Первый день… «А может, Спичку подставить», – подумалось ему – и в ту же секунду он пожалел, что не может сам надавать себе по морде. Спичка между тем обо всех этих терзаниях ничего не подозревал. Он уже пристроился к очереди, состоявшей на треть из таких же, как Спичка с Денисом, беспризорников. Рядом с ободранным окошком кассы торговали мороженым, пирожками и конфетами и, взяв два розовых билетика с бледной серой напечаткой, Денис купил Спичке мороженое, а себе – два пирожка с сосисками. Он был голоден после всех переживаний… Пирожки оказались горячими и вкусными (может быть, именно поэтому и потому, что Денис был голоден, но это неважно, в конце концов), а сам цирк у Дениса вызвал искренний интерес. В подобном заведении он не был ещё ни разу в жизни. Тут – просто как-то не получалось, хотя другие в цирк ходили и много о нём рассказывали. А в Империи цирка как такового не было. По «городам и весям» бродили самодеятельные группы-труппы, в них объединялись на какое-то время люди, которым хотелось «побродяжить» и показать какие-то свои умения. В представлении могли соседствовать: акробатическая программа, мини-концерт авторской песни и шекспировский спектакль – площадкой могли оказаться чистое поле или площадь маленького городка, – а в исполнителях соседствовать известный на всю Систему астроном, военный-отпускник из дворянской фамилии и школьница на каникулах. Может быть, именно потому, что людям очень нравились выступления этих самодеятельных артистов, цирк как таковой в Империи и не возродился. А у англосаксов с профессионализмом этого дела и всегда-то было слабо, даром что когда-то Шекспир построил свой «Глобус» именно у них. Так что Денис с интересом оглядывал словно бы сошедшую со страниц исторических книжек обстановку – расшитый купол, какие-то многочисленные растяжки-распорки, песчаную арену, амфитеатр – и прислушивался к непонятным звукам отовсюду и шуму толпы. Спичка, напротив, в цирке бывал не раз, но очень редко – по билетам. Чаще мальчишки или пролезали «зайцами», или получали право постоять где-нибудь в проходах за оказанные артистам мелкие услуги по уборке-чистке-подготовке. Поэтому практически всех, кто оказывался на арене, он знал лично и приветствовал пронзительными воплями, советами и даже какими-то воспоминаниями из личной жизни артистов. Впрочем, он тут был такой не один, и Денис подозревал, что выступающие ничего не слышат… Само представление Денису понравилось. Но не всё – например, так восхитившие Спичку дрессированные животные его покоробили, ему казалось, что звери делают совершенно нелепые и ненужные ни им, ни, в сущности, людям вещи. А вот клоуны – два брата-близнеца в совсем не клоунских нарядах, очень строгих, даже нарочито строгих – Дениса рассмешили с самого начала. Один из них с ходу спросил у второго, знает ли тот, что за то время, пока он – первый клоун – произносит эту фразу, Бахурев вешает одного чиновника? Второй клоун ответил с надеждой – и цирк грохнул: – А ты ещё раз эту фразу повторить не можешь? У этой парочки вообще все шутки были с политическим подтекстом, и в конце концов откуда-то в них шмякнули под шумок помидором. Но второй клоун очень ловко перехватил подгнивший овощ и, брезгливо держа его в руке, объявил: – Постоянная продукция и прощальный привет от партии «Плоды Азии»! Аааааркееестр… туш! – Похоронный марш, – строго поправил его напарник. – Помянем партию… Когда Денис прохохотался, то обнаружил, что… Спички рядом нет. Мальчонка, с сожалением оглядываясь, торопился к выходу за каким-то мужиком – похоже, тот сидел позади мальчишек, Денис его вроде бы видел краем глаза. Наверное, пообещал Спичке какую-то подработку… Ещё пару секунд последив за уходящим Спичкой, Денис жадно отвернулся к арене… отвернулся… и его взгляд наткнулся – мельком, случайно – на большущие часы-календарь над рабочим выходом с арены. И он увидел, какой сегодня день. И – вспомнил это. Из-под часов вылетела гимнастка, потом выбежали ещё несколько. Денис проводил их глазами. И снова посмотрел на часы. А потом вслед Спичке с его спутником. Мысли рванулись наперегонки, сталкиваясь и падая. Не оно? Действительно подработка? Но зачем так спешить – ведь этот мужик тоже сидел в цирке и, казалось бы, никуда не торопился… Быстро за ними. Сказать, что Спичка один никуда не пойдёт… а смысл? Ну уйдём вместе. И пропадём вместе – Денис не переоценивал себя и свои возможности. Или он просто уйдёт один. Заорать, что похищают ребёнка? Ну… наверное, прокатит. Даже здесь. Вон сидят казаки, вон – «фурики»… то есть полицейские… вон ещё кто-то в форме… Но не факт, что удастся задержать этого. Даже точно не удастся – в суматохе. Опять он уйдёт. Спичку оставит и убежит. А Дениса запомнит, и хорошо запомнит. Что делать? Делать что? Цирк восхищённо шумел, орал – казалось, он даже качается под бравурную музыку, как некий корабль по морям по волнам… Это не было предусмотрено. Не было предусмотрено. Нельзя предусмотреть всё. Что-то красное – как будто огоньки пламени среди моря неживого электрического света – метнулось Денису в глаза. И он понял, что видит галстуки. Галстуков было три. Денис сначала увидел их, а потом – лица. Трое мальчишек – помладше его на год-полтора – сидели в ряд на скамье чуть выше и левее, у самого прохода. Они были не в форме, бешено хлопали гимнастам. Кажется, даже топали ногами, полностью увлечённые представлением… но на Дениса, оказавшегося рядом с ними, обернулись все трое. – Будь готов! – выдохнул Денис, не обращая внимания на их реакцию, торопясь только поскорей всё выложить – без мыслей, человек не думает, когда срывается со скалы и ему под руки попадается ветка… – Двое пусть идут за мной, как можно незаметнее. До самого места, куда меня приведут. Потом один там остаётся, второй бежит за третьим. А третий сразу, прямо отсюда – Северная, пять, тому, кто откроет, сказать: «Солнце упаковали» и ждать! Он выпалил всё это и бросился по ступенькам в выходу, не обращая внимания на сердитое шиканье и недовольные возгласы. И только у самого проёма двери понял наконец, как дико, да и просто-напросто непонятно должны были звучать сказанные им слова – и обернулся отчаянно. Все трое пацанов спешили следом. Так, словно о чём-то очень важном вспомнили, даже оглядывались с сожалением: мол, неохота уходить, но надо. Но в их взглядах, которые ловил Денис, были восторг и что-то твёрдо-подбадривающее. И он улыбнулся им, быстро отсалютовал, уже не беспокоясь о конспирации, – и выскочил наружу… …Спичка с тем мужиком не успели отойти и на десяток шагов. Денис понял только теперь, что с того момента, когда он бросил взгляд на часы-календарь, прошло не более минуты. Правда… – Ну-ка, – со спокойной развязностью старшего уличного мальчишки сказал ему Денис, – давай до места. – Ты чего?! – возмутился Спичка. – Я же… Мужик, кстати, стоял, ничего не говоря, слегка улыбался. Денис даже подумал: а может, и нет никакой опасности? Выдумал себе всё… совпадение. Но что-то беспрекословное и негромкое шепнуло: есть. И он прервал Спичку подзатыльником – без объяснений: – Я чего сказал?! Мммарш! Досмотришь – и чтоб, как штык! Спичка надул губы. Скорее всего, он решил, что Денис захотел подзаработать сам. Но возражать он не посмел и поплёлся обратно в цирк, не оглядываясь. Впрочем, уже через десяток шагов его походка стала вполне весёлой – наверное, при мысли, что впереди ещё полпредставления. А Денис, проводив его взглядом, обратился к «нанимателю»: – Ему лишь бы от посуды увильнуть… А какие там дела? Я не сгожусь? Я поздоровей… В висках гулко забилась кровь. Ужасно захотелось, чтобы мужик помотал головой или бросил: «Нет» – и ушёл. Пусть даже ругнётся или пнёт… только бы ушёл. Внезапно Дениса пронзил омерзительный ледяной страх, взмокла вся спина. – Почему, сгодишься, – равнодушно пожал плечами мужик. Так равнодушно, что Дениса опять посетило сомнение – может, ничего «такого» и нет?! – Там рулоны пенопласта перетаскать нужно, всего-то дела… Только заплачу, как договорились. Не больше. И никаких. Понял? – Сойдёт, я слышал, – согласился Денис, хотя он не слышал цену. – Ну пошли тогда, мне бы до полуночи обернуться. От комендантского прятаться не хочу. Сами понимаете, дяденька… – и ехидно подмигнул. – Обернёшься, – кивнул мужик спокойно. – Это даже без вопросов… …Что было трудней всего – так это вести себя естественно. Представьте себе, что вы идёте рядом с тем, кто хочет вас убить. Вы это знаете. И вы должны делать вид, что ни о чём не догадываетесь. И в то же время – играть недовольство, что идти пришлось далеко, и изумление – чем тут, в безлюдных развалинах, можно заниматься, какой пенопласт таскать? И добавлять сюда капельку – именно капельку, не переборщить – растущей опаски: мол, что такое-то?! И при всём при том вам четырнадцать лет. Всё именно так и было с Денисом. Более того – ему начало казаться, что за ними никто не следит. Что мальчишки их потеряли. Да нет. Не кажется. Точно потеряли. Нет там никого – позади. Если сейчас рвануться вон в тот проулок – очень быстро и сразу, – то он наверняка не догонит. Надо бежать. Надо как можно скорей бежать. Потому что уже ясно, что он идёт не к выполнению задания, а к смерти. Без шансов. Он один. Никто не придёт, никто не спасёт. Может быть, именно так погиб год назад Юрка Болховитинов? А сейчас он сам может умереть, на самом деле умереть! Всё бы отдал за пистолет. С ним было бы не так страшно. Уже начинало темнеть – быстро, особенно быстро среди мёртвых зловещих руин, вдруг напомнивших мальчишке родной Петроград и Кольцевую Зону. Со стороны провала доносился густой, какой-то противный плеск волн, тянуло оттуда сырым холодом. Денис недовольно проворчал, сунув руки в карманы куртки: – Куда мы идём-то?! Тут и не срежешь никуда… Вы же говорили: до комендантского обернёмся! – Парень, – вдруг сказал шагавший впереди «наниматель». Он сказал только одно это слово – а Денис как-то неожиданно для самого себя напрягся. – Чего? – спросил он ворчливо-беспечно, как спросил бы обычный уставший, но всё-таки ещё ничего такого не подозревающий мальчишка. – А ведь я тебя помню. – Мужик продолжал идти. – Ты вроде как на себя и не похож, да вот – помню, уж больно ты примелькался мне… там. А первый раз… прошлым летом, ночью на дороге… ты нёс паренька младше себя. Ты ведь пионер, а, Дениска Третьяков? Денису не хватило доли секунды. Её украла растерянность от невероятности и неожиданности происходящего. А в следующий миг мальчишка получил такой силы удар кулаком в лицо – с разворота и от плеча – что даже не ощутил боли… …– Ты его убил? Голос был какой-то безликий, потусторонний. Или Денису так казалось? Ему было трудно дышать, рот и носоглотку – он ощущал – забивала стылая кровь, голова казалась оторванной, чужой, а болела почему-то шея. Болел и весь позвоночник. Денис даже не мог понять, на чём он лежит и шевелятся ли у него руки и ноги. Было темно, только где-то на границе зрения справа горел алый колеблющийся огонь – факел или костёр. – Не знаю, – злой голос сопровождающего. – Местного – точно убил бы таким ударом, но это имперец, сучье племя, я вам что говорю – это имперец! Я ещё около цирка понял, вот и решил посчитаться! Если он жив – его немедленно надо добить! Добить, раз уж повезло его заманить! – Это уже не твоё дело. Ты доставил жертву и получил деньги. Свободен. – Вы не понимаете… – снова начал мужик, но тот же голос прервал его с прежним равнодушием: – Кто он – неважно. Отсюда он не выйдет живым. Можете не беспокоиться о себе и передать то же своим хозяевам. – Это имперец! Сейчас же убить, немедленно, и без ваших глупостей! Надеюсь, что он уже мёртв! – озлобленно настаивал мужик. И вдруг словно подавился. Денис услышал шум падающего тела. – Назойливый дурак. Надо будет его потом вышвырнуть наружу. Отлежится. – А если он и впрямь убил мальчика? – Проверим. Голоса были одинаковыми, словно сам с собой разговаривал сумасшедший. Или действительно так? Голова не поворачивалась, руки и ноги не двигались, но до Дениса наконец дошло, что это всего лишь потому, что и ноги, и руки, и голова зафиксированы широкими ремнями, а сам он – крестом – лежит на медицинском столе. Он уже различал очертания операционной – старой, заброшенной. Шкафы скалились выбитыми стёклами, инструментов в них не было, на стенах – разводы копоти и какие-то надписи… косо висящая чуть сбоку и наверху многоглазая операционная лампа… Полированное металлическое зеркало… странно – чуть ли не единственная ухоженная вещь в этом забросе и развале. Похоже, он в каком-то из разрушенных зданий. Окон нет… Сбоку подплыла бесшумная тень – сперва тёмная, она обрела очертания человека в длинном плаще. Денис ожидал увидеть капюшон, как в классических приключенческих книжках. Но у человека было вполне обычное лицо – мужчины лет сорока. Нет. Не совсем обычное. Отчётливой печатью на этом лице лежал фанатизм – безрассудочный, безоглядный, самодовлеющий. Денис ещё никогда не видел у людей таких лиц. Ему стало страшно. Страх вернулся и заставил его задёргаться, всё тело покрыл отвратительный липкий пот. У мальчишки вырвалось гневное: – Развяжите меня! – Жив, – сказал человек… человек?.. куда-то в сторону. И вполне мирно обратился к Денису: – Спокойней. Ты и правда из Империи? – Да, – резанул Денис. Лицо не изменилось. А кивок был и вовсе удовлетворённым: – Это хорошо. – Вам конец, – Денис решил говорить, пока можно – вдруг какое-то слово поможет, поколеблет этот фанатизм? – На что вы надеетесь? – Ты не понимаешь. – Мужчина деловито провёл рукой по предплечью Дениса (штанины и рукава были высоко закатаны), явно исследуя вены. У мальчишки внутри всё сжалось рывком – так, что его затошнило. – Мы не надеемся. Мы живём не ради надежды, а ради великого дела. И если ради того, чтобы Солнце продолжало всходить, нам придётся умереть – это ничего не значит. – Солнце взошло, – выдохнул Денис. – Мы знаем, мальчик, – кивнул мужчина, умело меряя пульс Дениса на шее. – Но оно может снова нас покинуть, если не поливать его восходы кровью. – Врёте. Вы поливаете кровью не его, а свой страх. – Денис говорил с неожиданным даже для самого себя спокойствием. – Вы всю жизнь боитесь. Вы и сейчас боитесь сильней, чем я. – У тебя пульс почти сто ударов. – Мужчина улыбнулся. – А у меня шестьдесят… – Он вздохнул. – Ну, тебе осталось немного подождать. Скоро мы начнём. Он снова бесшумно отплыл в темноту, алый огонь погас. Тишина. И тьма. Полная. Ни разглядеть, ни услышать хоть что-то Денис больше не мог. Умерли все звуки, все краски. Казалось, время тоже умерло. Или окаменело. Он ощутил судорожную надежду. Время! Появилось сколько-то времени! Именно так, судорожную – надежду без надежды. Так надеются попавшие в страшную беду подросшие дети: разум им уже подсказывает, что всё кончилось, и кончилось страшно, но дети ещё не умеют жить разумом, они верят сердцем в то, что всё как-то образуется, удастся спастись чудом или спасут какие-то хорошие люди. Денис знал, что надежда обманчива. Особенно здесь – в темноте. В холодной, стылой тьме, клочок которой уцелел тут со страшных лет Безвременья. Он на миг представил себе десятки миллионов детей – тех, что погибли в те годы. Каждый из них был целым миром. Миром надежды, миром любви, миром веры, миром будущего, миром смеха… да хотя бы миром страха – если ты можешь ощущать страх, значит, ты ещё жив… Но тем – или тому – кто – или что – их убивал – убивало – было на это плевать. Их убили, чтобы съесть. Или потому, что они были детьми врагов. Или со страху. Или, чтобы они не мучились. Или просто потому, что бомбам и ракетам было безразлично, кого убивать. Или – да, а почему нет и чем это хуже, например, самодельного вертела над костром из обломков соседского забора? – чтобы заставить взойти солнце. Их было так много и продолжалось это так долго, что Денис, если глянуть строго, не имел никакого значения в этой ужасной череде смертей. Никакого значения. За исключением одного факта. Денис родился и жил не в том мире. Он хорошо знал, что Солнце – взошло. И взошло не потому, что его поливали детской кровью. А потому, что людские любовь, отвага и вера оказались сильнее живых багровых туч, закрывших Его в дни Безвременья. И было ещё одно. В отличие от большинства погибших в Безвременье детей – не всех, если бы они все были такими, мир Дениса никогда не родился бы, но – подавляющего большинства! – Денис не испытывал недоумения. Он хорошо понимал, кто и за что хочет его убить. Не был он, связанный, той бессильной жертвой, которыми чаще всего стали те, из прошлого, о которых он думал и которых жалел, – зачастую несвязанные, они всё равно оставались жертвами. А он не собирался тратить время на крики, просьбы и плач – он ненавидел. И за себя, и за тех, кто ушёл в никуда до него – в этом подвале, на внезапно ставшей чужой улице родного города, в заснеженном бессолнечном лесу… где угодно. Когда угодно. Он ненавидел, как только может ненавидеть четырнадцатилетний мальчик, знающий, что такое добро, справедливость и любовь. Такой ненавистью можно зажигать звёзды и сжигать вражеские армии. И она отодвинула страх. Денис собрался. Слепой и слабой надежды больше не было. Было холодное ожидание и готовность использовать минимальный шанс. И, конечно, немного веры – светящимся во тьме бриллиантом лежала она на дне души. Веры в то, что всё кончится хорошо… И тут – именно тут – Денису показалось, что он бредит наяву… или, наоборот, – потерял сознание. Он мог поклясться, что в этой непроглядной тьме он больше не один. Ему ясно слышались чьи-то быстрые шаги. Неясный шёпот. Смех – да-да, смех! Потом лица мальчика коснулись мимолётно холодные пальцы, послышался вопрос – громкий вроде бы, но какой-то неясный. Дениса разглядывали из темноты – не зло, с каким-то интересом, с любопытством… – Кто здесь?! – не выдержал мальчишка. Ощущение пропало. Но послышался детский плач. Плакал маленький ребёнок… и ещё… и где-то ещё. – Кто здесь?! – Денис снова дёрнулся. – Кто вы?! Развяжите меня, помогите мне! Вы кто?! «Мама», – расслышал он ясно. И опять какие-то вопросы – звонкие, но неясные. И – снова плач. «Мама, – прозвенел голос рядом. – Мама, ты где, я к тебе хочу. Мама». И опять – голоса, смех и плач. Быстрый топот ног. В зеркале на стене – Денис его почему-то видел – клубился синеватый светящийся туман. Казалось, он вытекает наружу через обрез выпуклой металлической рамы. – Кто вы?! – Денис чувствовал, что у него шевелятся волосы на голове. И, когда из невидимой двери внутрь хлынул свет факелов, а звуки вокруг разом пропали, словно их выключили, он почти облегчённо затих. Но лишь на пару секунд. Потому что шесть человек в балахонах, нёсшие в руках не факелы – какие-то подсвечники с толстыми свечами в них, – медленно и торжественно выстроились вокруг стола, на котором был растянут Денис. Он мог видеть, что в свободных руках у них ножи – широкие и короткие. Со свечей на пол капал воск. Или парафин. Послышались шесть голосов, повторяющих какие-то слова – в унисон, но неразличимые, как недавние звуки во тьме. Слова текли и капали воском. Парафином. Потом один из голосов пронзительно возвысился, и Денис – он молчал, тяжело дыша, – увидел алый блеск ножа у своей правой руки. «Я пропал», – подумал он. И рванулся – просто так, уже без рассудка и раздумий, потому что лежать смирно было выше любых человеческих сил. А через миг – за такой же миг до того, как нож полоснул его руку, – совсем близко грохнуло, и металлический голос проревел, казалось, в самое ухо: – Третьяков, закрой глаза! Денис без раздумий повиновался этому незнакомому повелительному голосу, зажмурился. За плотно сжатыми веками полыхнуло нестерпимо-белое магниевое пламя. Вой, поднявшийся сразу отовсюду, смешался с шумом и несколькими выстрелами. Денис распахнул веки, ещё ничего не понимая и не осознавая происходящего. Раздался мальчишеский визг – возбуждённый и полный надежды: – Он туууут! Ска-реееей жжжжееее!!! А потом справа нависло лицо – того самого существа, что разговаривало с Денисом. – Отродье… – прохрипел сектант, двигаясь как-то скованно и шаря по воздуху свободной рукой; в другой у него по-прежнему сверкал нож. И в его глазах – по-прежнему полных фанатизма, хоть и покрасневших почему-то, – Денис увидел то, что ждал. Там был ещё и страх. Мальчишка засмеялся. Лицо сектанта перекосили ненависть и ярость. Он рванулся на смех, схватил мальчишку за лицо, сдавил, дёрнул руку ниже – на горло… замахнулся, – и Денис не закрыл глаз, бесстрашно глядя в глаза врага, но в тот же миг мощный удар метнувшегося сбоку тяжёлого мужского тела опрокинул убийцу на пол. Навалившийся на него человек в форме стал ловко крутить схваченному руки. Слышались крики, мелькали огни фонарей, ударил выстрел. – Тут! Он тут! – Денис, уже теряя сознание от внезапно нахлынувшей дурноты, увидел, как из искристого звонкого мрака появилось возбуждённое лицо одного из тех мальчишек, из цирка. Алые концы галстука защекотали Денису щеки. – Товарищи, он тут! Живой он! Слышишь, как тебя?! Не умирай, ты чего?! Денис хотел сказать, что он не умрёт, он что – дурак? – а просто очень устал. И не смог. //— * * * —// Когда заместитель министра народного образования Республики Семиречье Валериан Марксович Концеповский был арестован в своём кабинете – он особо не взволновался. Его арестовывали за… гм… сексуальные предпочтения ещё при прежней власти, много лет назад, когда он был обычным служащим министерского аппарата – что не помешало ему при ней же забраться в кресло замминистра образования и удерживаться в нём даже сейчас. При власти совершенно новой. Валериан Марксович был очень осторожным человеком. И очень хитрым. Он даже не пытался саботировать распоряжения своего начальника – «бахуревского» министра образования – к чему? Со стороны Концеповский выглядел даже активным сторонником реформ. А прошлые грехи… ну, он их и не скрывал, как не скрывал и своего покаяния – искреннего и печального. И, занимая свой пост, подчёркнуто дистанцировался от детей – иногда даже с извинениями. Переживает человек своё падение, старается держать себя в руках… Такого и словами-то пинать грешно. Тем более что он отличный работник. Что он скрывал – так это другие связи. Совершенно другие. И своё членство в кружке Лиги Разложенцев. Так же, как все члены кружка, Валериан Марксович был плотно связан с местными сектантами, с южными бандитами и руководством нескольких корпораций. И был уверен, что его не бросят в случае чего, а если будет надо – то и предоставят убежище, и помогут перебраться на юг. А как же иначе? Деловые люди должны помогать друг другу. В конце концов, он – полезен своим партнёрам. Очень полезен. Да, он ничего не делал против нынешней власти. Но нужную информацию добывал умело и передавал щедро… …Валериан Марксович был уверен, что арест связан с Лигой. И понимал, сидя в кабинете в ожидании следователя, что это – скандал. С постом, конечно – покончено. А значит, как только он отсюда выберется – надо делать ноги. Пора, так сказать. Пора, пора, пора. Отсидеться на юге, а там – кто ещё знает, как там повернутся дела? Кто знает, кто знает?.. Не может же быть, чтобы хамская власть казачни, солдафонов и работяжного быдла, подталкиваемая вверх этими холодноглазыми нелюдями-имперцами, – надолго… не может быть такого, это против непреложных законов экономики, против вечных законов человеческой природы… …Когда дверь распахнулась и вошёл следователь, Валериан Марксович не стал подниматься ему навстречу – ни к чему. Только окинул вошедшего внимательным взглядом – словно не он, а Концеповский был хозяином кабинета. И удивился. Вошедший был имперцем. Это Валериан Марксович почувствовал, как чувствуют запах дыма за много километров от костра и не видя его. Он уже много повидал этих людей и боялся их до дрожи – боялся, сам не зная почему; каждый раз ему казалось, что их взгляды раздевают его и выворачивают наизнанку. Высокий, плечистый человек-скала в мундире казачьего генерала с нашивками МВД Республики. Само по себе это было не слишком удивительно – в последние два года имперцы активно занимали в Республике самые разные посты, зачастую даже не меняя гражданства. Но генерал в МВД один – глава министерства. Так что же это значит?.. Концеповский ещё раз вгляделся в усевшегося за стол человека. Не больше тридцати. Или больше? По ним не всегда это можно понять, по имперцам этим… Лицо очень благородное, мужественное лицо, усы – скобкой, буквой «П» под подбородок. Серые глаза с прищуром. Высокий лоб. Длинный розовый шрам чуть выше бровей. Концеповский вздрогнул – вошедший заговорил неожиданно: – Разрешите представиться – Всеслав Брячиславич Полоцкий, офицер Империи, с позавчерашнего дня – глава МВД Республики Семиречье… До этого, – он смущённо улыбнулся, – один из личных порученцев Его Величества… А вы у нас – Концеповский Валериан Марксович, заместитель министра образования… Это «вы у нас» успокоило Валериана Марксовича – типичный оборот недалёкого следака. Будь он хоть сто раз порученец их императора… Между тем Полоцкий спросил мирно – даже с лёгкой улыбкой, на миг обеспокоившей Концеповского: – Вы знаете, что вам грозит? – Знаю, – нагловато-спокойно ответил Концеповский и уселся как можно удобнее и по-хозяйски. – До шести лет общего режима. Где-нибудь года через два выйду по апелляции. Если вам вообще удастся меня посадить. – И он хмыкнул и зевнул… …Всеслав Брячиславич осклабился. В первый миг, когда он только шагнул в этот кабинет, то, если честно, с трудом удержался от желания врезать в морду извращенцу. Ну ничего. Сейчас ударчик будет посильней кулачного… – Ошибаетесь, – промурлыкал имперец. – Три дня назад был принят новый закон, президент подписал его с особенным удовольствием… Отныне любые физические действия, направленные на нарушение природной половой идентификации человеческого существа, караются смертной казнью через повешение без права на помилование или хотя бы апелляцию о таковом. Несколько секунд лицо Валериана Марксовича сохраняло наглое скучающее выражение. Потом – на миг – стало изумлённым. Потом как будто с маху обвисло вниз, сделалось размазанным и старым. Поверил, понял Полоцкий. Поверил и понял, что это – правда. Он усмехнулся. – Но я же… – Валериан Марксович начал быстро, судорожно глотать. – Я же… я же никого не убил! Я же… я же… – Если бы убили, у вас был бы шанс на помилование, – сочувственно заметил Всеслав Брячиславич. – Убить – это лишить человека жизни. А тут речь идёт о новом разделе УК РС – «Охрана чести и достоинства человека». Целиком списано из законов Империи. Так что… – Аааааа!!! – взвыл вдруг Концеповский и рухнул со стула. С бешеной скоростью подполз вокруг стола к ногам следователя и стал быстро, громко и слюняво целовать его форменные сапоги. – Ааааа! Нет! Не надо! Не хочу! Простите! Помилуйте! Я не хочу! Жить! Жить!! Жить!!! Не хочу-у-у-у!!! – Пшёл, – с ленивой брезгливостью Всеслав Брячиславич толкнул Концеповского ногой. – Ну-ка на место, подонок. А ты что думал? Будешь вечно опускать пацанов и в случае чего отделаешься не то штрафом, не то условной?! Повесим и тебя, и всю вашу компанию с её покровителями! Тут тебе не Берген! [28 – Перед Третьей мировой войной половые извращения получили в Скандинавии широчайшее распространение. В них законодательно вовлекались дети, начиная с детского сада. Количество извращенцев и поддерживавших их «толеров» составляло в Скандинавии до 4/5 населения. Однако в годы последовавших за Третьей мировой войной катаклизмов началась резкая ремиссия нормального сознания, обострённого пониманием, что без очищения от грязи не удастся выжить. После того как на западное побережье Скандинавии одна за другой обрушились три чудовищные волны (это было связано с вулканической катастрофой в Исландии), среди руин Бергена добровольческими отрядами были методично уничтожены – утоплены в море – до 40 тысяч уцелевших извращенцев, свезённых со всей Скандинавии, в числе которых были и сотни детей, ещё в мирное время отданных на развращение в «семьи» – их совершенно безжалостно и в то же время закономерно объявили «порчеными». Этому акту был придан сакральный смысл. Было ли это совпадением или на самом деле сработали некие сокровенные силы природы, но на следующий день в Южную Норвегию прибыл Турре Греттирсон. Уроженец острова Исландия. Еще до Третьей мировой войны стал одним из виднейших деятелей Асатру. В дни гибели острова спас значительную часть населения и переселился с ними в охваченную этнической войной южную Норвегию, где возглавил полное истребление «чужаков» и «толеров». В 3-м году Безвременья стал Ярлом Ставангерфюлька. В период Безвременья и в начале Серых Войн распространял Асатру в балтийском бассейне, совершил большое количество морских походов, в том числе —увы – грабительских. В 10-м году Серых Войн установил контакт с «Фирдом» и еще через пять лет объявил о присоединении Ставангерфюлька к Англо-Саксонской Империи, а сам полностью отдался Асатру. Именно он в 22-м году Серых Войн, во время работы над Гритвикенской договоренностью, провозгласил лозунг «Солнце встаёт над Россией!» и сумел убедить колеблющихся в рядах «Фирда» в необходимости заключения прочного союза двух Империй Человечества. Умер Турре Греттирсон в городе Ахен в 48-м году Реконкисты.] Чикаться с процессами не будем! Сесть,