А голос в трубке все настойчивей, все приехать просится.
— Прямо сейчас? — сказала я и засмеялась. Как будто меня удивила такая настойчивость. Ну и элемент кокетства решила добавить. Тем более что у меня это очень естественно получилось. Но он не унимался:
— Ты понимаешь, такое дело… В общем… мне просто абсолютно необходимо тебя увидеть!
Я смотрю, не отрываясь, на желтую лампочку и тяну, тяну:
— Но… что-нибудь случилось?
— Случилось, но это не телефонный разговор…
То есть уклоняется мой бархатный. А желтая все горит. Я уже исчерпала все слова для такого случая!
— Серьезно? — спрашиваю. Хотя что за вопрос идиотский.
— Куда уж серьезней, — отвечает он, и мне уже буквально жаль его становится. Ну, в самом-то деле! Заснул дежурный там, что ли? У человека проблема, может быть, беда. Зачем его мучить? Очень мне захотелось извиниться и прекратить разговор… но ведь если что, убьют. Или как минимум выгонят…
Ну, думаю, если вы мне разрешили импровизацию, то будет вам сейчас импровизация, после которой вы точно человека в покое оставите и он сможет заняться своими проблемами. Зажжете красный свет. Говорю:
— Ко мне приехать сейчас нельзя… Давайте я к вам лучше приеду? Но только если это действительно… Это правда совершенно срочно?
— Клянусь, срочнее не бывает! — говорит.
Я молчу, жду красного сигнала. Ясно, что звонок случайный… Отшить надо было давно обладателя бархатного голоса, явно не туда попавшего. Кретины… Лампы мигнули. И — к моему полнейшему изумлению — вдруг зажигается зеленая! Мне приказывают согласиться! Я даже поперхнулась. Боже мой, что же это! Может, полусонный дежурный случайно не на ту кнопку нажал? Ведь такое очень редко, но бывает. Слежу внимательно за лампами: не опомнится ли начальник? И сама неуверенно так говорю в микрофон:
— Ну ладно, попробую приехать… Хорошо бы такси найти.
Говорю, запинаясь. Как бы растерянно. И это у меня очень даже натурально получается.
На этих словах женщина в белом вдруг остановилась. Задумалась, кажется. Отвернулась от меня почему-то, как будто ей тяжело было меня видеть.
А я сидел, как громом пораженный. Наверно, в какой-то момент у меня даже челюсть отвалилась. Буквально.
— Александра, — попытался заговорить я и не узнал собственный голос — тот самый, бархатный якобы.
Прочистил горло. Наконец удалось издать нечто более или менее членораздельное:
— Александра… Тот человек… с которым вы говорили… Это был я. Это я вам звонил. Я вам еще адрес продиктовал, и вы…
Она взглянула на меня, обдав волной той самой знаменитой грусти — с ног до головы. Сказала: