Сусликов тем временем кивнул помощнику, тот что-то такое незаметное проделал руками, и на всех трех окнах опустились тонкие металлические решетки, и все помещение стало как будто слегка вибрировать. Это включился максимальный режим защиты от прослушки. После чего помощник куда-то исчез, словно растворился.
Вообще, комната была, конечно, с чудесами. Я хоть и с похмелья, но сообразил: если на такие ухищрения идут, то ждет меня что-то чрезвычайное, из всякого ряда вон. Но разволноваться опять же не удалось: организм по-прежнему слабо откликался на внешние раздражители, он был неотрывно занят нарушенным биохимическим балансом вследствие глубокого похмельного состояния. Больше ему было ни до чего. И Сусликов, видно, об этом догадался, недаром же был суперчекистом! Но прозорливость его обнаружилась чуть позднее. А пока он впился в меня своими синими глазами и сказал чуть громче обычного:
— Товарищ Ганкин, мы решили поручить вам особое задание чрезвычайной государственной важности. Как вы к этому отнесетесь?
Михалыч тут больно наступил мне на ногу под столом. Думаю, что я правильно понял его намек, немедленно вскочив и заорав:
— Готов выполнить любое задание Родины и органов государственной безопасности, товарищ генерал-полковник!
Сусликов слегка поморщился — наверно, я переборщил с громкостью. Зато в глазах Михалыча я ясно прочел: попробовал бы ты ответить как-нибудь иначе…
— Я так необычно ставлю вопрос, — пояснил заместитель председателя, — потому что это задание из тех, на которые требуются добровольцы, готовые принять на себя дополнительную ответственность и риск… С полным пониманием… Я бы хотел, чтобы вы подумали и приняли вполне осознанное решение… Задание, которое я хотел бы вам поручить, товарищ капитан госбезопасности, не столь опасно, сколь щекотливо. Я не сомневаюсь в вашей способности хранить государственную тайну, но в данном случае, помимо всего прочего, от вас потребуются дополнительные усилия и чрезвычайная бдительность, чтобы особенно тщательно тайну сберечь. Не буду ходить вокруг да около, скажу сразу. Речь идет о выявлении и, возможно, дальнейшей ликвидации предателя. Одного из наших. Да-да, сколь это ни прискорбно и сколь ни поразительно, но такое случается. Редко, конечно, но бывает. Наш офицер, допущенный до высших тайн государства, до святая святых — работы в центральном контрразведывательном аппарате, перешел на сторону врага и активно с ним сотрудничает. Подумайте, беретесь ли вы его нейтрализовать? И, если потребуется, то и ликвидировать?
Тут даже сквозь похмелье меня проняло. Совсем не по нраву мне это пришлось. Особенно насчет ликвидации. Да что они, за палача меня держат, что ли? Для таких дел специально обученные люди есть. Но разве подобное скажешь вслух в сложившихся обстоятельствах? Понятное дело, пришлось опять всю эту канитель разводить, вскакивать, глаза таращить, выражать величайшее счастье по поводу «высокого доверия» правительства. Тут Сусликов опять морщился, усаживал меня на место. А Михалыч незаметно давал понять, что мной доволен. В общем, договорились, что условно, пока что, будет считаться, что задание дано и принято. В ближайшие дни меня посвятят в некоторые детали. Велено было не забывать только, что детали эти совершенно секретны и не подлежат разглашению ни при каких обстоятельствах, ни прямо и ни косвенно. Под страхом расстрела. Я согласно кивал. А Сусликов посматривал подозрительно и колюче. Потом опять улыбку достал да ко рту приклеил. И стал говорить вещи совсем уже удивительные. А давайте, говорит, чего-нибудь покрепче чая по такому поводу? Вижу, Михалыч мой напрягся и смотрит недоуменно, гадает, это что, проверка такая на вшивость или что? Как это — покрепче, посреди рабочего дня, да еще в таком кабинете, это как понимать? Что-то такое Михалыч уже начал было буркать благородно протестующее, но Сусликов поставил его на место одним царственным жестом руки. Ничего, говорит, Феликс Михайлович, я и сам поборник трезвого образа жизни. Тем более на работе. Но из всякого правила есть исключение. Вот это как раз тот самый исключительный случай.