— Эта угольная пыль, — ругаюсь я громко, — или как там эта проклятая штука называется, это же кара божья!
Старик по-прежнему отмалчивается. Неожиданно так ворчливо, что я его едва понимаю, он произносит:
— Копченые ребрышки с квашеной капустой.
— Копченые ребрышки? Что это значит?
— Это он потребовал. Их он хочет попробовать у нас на борту. Они планируют проведение грандиозного дела. Хотят пригласить всю немецкую колонию.
— Всякий сброд? И все за государственный счет?
— А как же иначе?
— То есть, мы должны продемонстрировать флаг с помощью копченых ребрышек и квашеной капусты?
— И приличной бочки пива.
— Этот невозможный человек так и сказал «приличной»?
— Да, конечно! На это, сказал он, у него хороший аппетит. — Старик останавливается: — К счастью, мы подготовились. Будто я не мог предвидеть этого. Во время последнего визита сюда были только холодные блюда, на этот раз они, очевидно, хотят наброситься на корабль, как саранча. «А для дам что-нибудь вкусненькое», — потребовал он еще. — «Чтобы снова по-настоящему почувствовать вкус родины на языке». Это были его слова. Ну, они еще подивятся, как здесь все выглядит! — говорит старик и смотрит на грязь, в которой мы оба стоим.
— Тогда должны исчезнуть и черные заключенные.
— Это не моя забота, — говорит старик в бешенстве, — откуда я могу знать, какой вид они предпочитают?
— Это было действительно все? Вы говорили только о приеме на борту корабля и о жратве?
— Да! — отвечает старик и снова пускается в путь.
— Для корабля он не захотел ничего сделать? — спрашиваю я через несколько шагов.
— Я его не спрашивал, а он тоже ничего не сказал — такая идея, очевидно, ему и в голову не приходила.
— Разве это не настоящее бесстыдство? Почему они даже не приглашают наших людей? Мы же гости!
— Это ты говоришь! Они смотрят на это по-другому.
— И это их называют «слугами государства»! Мне это смешно. Такие нелепые фигуры из парковых тиров никто не «откапывает» и никто не дает им под зад за неспособность. Достаточно долго просидел на заднице, достаточно долго для выхода на пенсию — и все за счет государства?
— Успокойся, — говорит старик, — нам этого не изменить. И кроме того это же не наши деньги.
Но тут в меня вселяется бес, и я декламирую:
— «Господи, защити нас от моря и ветра — и от немцев, живущих за границей».
Мне нет необходимости видеть лицо старика. Я знаю, что он улыбается во все лицо. Старый девиз моряков!
— Редко подходит так точно, как в данном случае, — говорю я. — Исключение из этого — пасторша.
Старика мне жалко. Во время этого приема, снова прикидываю я, я еще буду на борту. И я не оставлю старика наедине с этим нашествием.