Дориан замолчал.
— Не могу прочесть дальше, слишком поблекло.
— С языком и головой пророка, но с тьмой в языческом сердце, — помог ему аль-Аллама. — Подойди ближе и посмотри внимательней.
Дориан продолжил:
— Когда свет заполнит сердце язычника, он объединит разделенные пески пустыни и его справедливый и благочестивый отец сможет воссесть на спине слона.
Дориан вернулся к аль-Алламе.
— Что это? В Коране такого нет. Это стихотворение, здесь почти рифма, но нет смысла, — сказал он. — Что за язык сироты и голова пророка? Как у сироты может быть отец? И причем тут спина слона?
— Голову пророка покрывали рыжие волосы, он говорил по-арабски, на священном языке, — сказал аль-Аллама и встал. — Во дворце в Маскате стоит Слоновый Трон Омана, вырезанный из огромных слоновьих бивней. Остальное додумывай сам. Такой ученик, как аль-Салил, должен найти разгадку пророчества святого Теймтейма.
— Святой Теймтейм! — воскликнул Дориан. — Значит, это могила святого?
Он посмотрел на почти стершуюся надпись и увидел имя святого, появившееся, как фигура из густого тумана.
— Это пророчество! Эти слова определили мою жизнь!
Дориан испытывал благоговение, но к нему примешивались гнев и негодование: он столького лишился и столько страдал из-за этих нескольких загадочных слов, написанных много лет назад и теперь едва различимых! Он хотел бросить им вызов, протестовать, доказать их несостоятельность, но аль-Аллама был уже на полпути к долине, оставив его в одиночестве размышлять над своей судьбой.
Дориан провел там много часов. Иногда он гневно расхаживал вдоль стен мавзолея в поисках других надписей и любых обрывков знания.
Он читал надписи вслух, проверял скорее звучание слов, чем их значение, пытаясь постичь их тайный смысл.
Иногда он садился на корточки и разглядывал какое-нибудь отдельное слово или фразу, потом снова вскакивал и возвращался к надписи, которую показал ему аль-Аллама.
— Если я и впрямь сирота, о котором ты говоришь, ты ошибаешься, старик. Я не гожусь. Я христианин. Я никогда не приму ислам.
Он бросал вызов древнему святому.
— Я никогда не объединю пески пустыни, что бы ты ни имел в виду.
Голос Батулы прервал его размышления, и Дориан встал.
— Корабли. — Батула указал с утесов вниз. — Входят в залив.
Батула повел верблюдов к началу тропы.
Дориан побежал за ними и легко догнал еще до того, как они начали спуск. Подбегая, он позвал своего верблюда:
— Ибрисам! Шелковый Ветер!
Верблюдица повернула голову на звуки его голоса и посмотрела сверху вниз огромными черными глазами с двойными ресницами; она негромко, любовно заревела, приветствуя хозяина.