— В больнице, когда я заказывала такси, ты сказала, что тебе надо в Мюррейфилд.
— Серьезно? — Она пожимает плечами. — В Мюррейфилде у меня никого нет. А приемные родители жили в Лассуэйде, но недавно переехали в Инвернесс. Я с ними больше не вижусь.
— Правда? — вздрагиваю я. — Значит, поэтому ты взяла фамилию Джонс?
— Нет. Я… — Она умолкает, поджав губы. — Вы все рассказали полицейским.
— Инспектор О’Рейли говорил, что беседовал с тобой.
— Беседовал… Скорее, допрашивал.
— Мне очень жаль, если он был с тобой резок, Эмили…
— Кирсти, — перебивает она. — Я же сказала, что меня зовут Кирсти.
— Прости. Девять месяцев я называла тебя Эмили, трудно сразу привыкнуть.
— Вы ведь ничего не забыли? — Она протягивает руку и берет со стола фотографию в рамке. — Вы ведь помните, кто это?
Она поднимает фотографию прямо передо мной, я вижу улыбающихся Сэнди и Тревора, потом перевожу взгляд на серьезное лицо их дочери.
— Да, помню, — говорю я тихим голосом.
Она поворачивает снимок к себе, выражение ее лица на секунду смягчается, она ставит фото обратно на стол.
— В понедельник я навещала твоего папу.
— Знаю. Медсестра мне сказала. Поэтому я и попросила вас приехать.
Жду продолжения, но она молчит. Смотрит на свои ноги, то поджимая, то вытягивая пальцы.
— С чего вы взяли, что мой отец имеет к этому отношение? — наконец спрашивает она.
— Понимаешь… — Я растерянно гляжу в потолок, перед глазами встают кроваво-красные буквы: «Убийца». — Ты же знаешь, что случилось с Робби, знаешь, что кто-то потом забрался к нам в дом и испортил стену ужасной надписью. В полиции меня попросили подумать, кто мог это сделать, я вспомнила прошлое и поняла, что… — Я умолкаю, не уверена, стоит ли продолжать, стоит ли говорить всю правду.
— Ну, дальше, — требует она, подавшись ко мне; лицо ее бледно, сжатые кулачки лежат на коленях.
— Отец рассказывал, как умерла твоя мать?
— Отец никогда не рассказывал о матери. Но он вел дневник. Он вел его с того самого дня, как они поженились, а потом еще пять лет после смерти мамы. Ему было тяжело смириться с ее смертью, а тут еще ребенок… Я была довольно капризной в детстве. — Она замолкает, словно задумывается. — А он был писателем. Вы не знали этого? — (Я качаю головой.) — Печатался в «Эдинбургском курьере». По иронии судьбы в этой же газете публикуют хвалебные статьи о женщине, которая убила его жену.
Она произносит это без малейшей эмоции. Как бы мимоходом, небрежно, мол, в жизни бывают странные совпадения. Но меня от ее слов охватывает ледяной холод.
— От отца меня забрали в десять лет. Училка в школе, которая всюду совала свой длинный нос, сказала, что я подделываю его подпись в дневнике. Обидно, конечно, ведь мы жили нормально. Чаще всего он бывал пьян, но ни разу руку на меня не поднял и не ругался, а я готовила еду, стирала, убирала в доме. — Она очень старается не смотреть на меня. Внимательно разглядывает свои ногти, открывает ящик, достает пилочку. — Но потом до меня добрались чиновники из социальных организаций, колеса завертелись, и было уже не выбраться. Меня забрали у отца, отдали в чужую семью, потом в другую и в третью. Я нигде не могла ужиться, а потом попала к Джон сам, и мне у них понравилось. Хорошие люди. Принимали детей в семью не из-за денег, а потому что верили в добро, верили, что добро всегда возвращается доб ром. Помогли мне поступить в Сандерсоновскую академию.