Глаза бедняжки пылают, я уже не могу оторваться от них, они словно гипнотизируют меня. Две секунды она держит мой взгляд, чтобы я поверила до конца, потом откидывается назад и встает. Господи, я снова могу дышать. Она подходит к шкафу в углу, что-то там ищет, возвращается и снова садится.
— Еду приходится держать здесь, если оставлю на кухне, украдут. — Разрывает обертку мюсли, откусывает. — Они по ночам любят похрустеть. — Осторожно, чтобы не раскрошить, отламывает кусок, протягивает мне. — Хотите?
Я отрицательно качаю головой.
— А теперь, — она проглатывает то, что было во рту, — вернемся к моей маме.
— Хорошо, — киваю я, очень хочется поскорее покончить с этим. — А твой отец писал в дневниках, почему твоя мама попала в больницу?
— У нее был рак мозга.
— Верно. Астроцитома четвертой степени, злокачественная опухоль, ее трудно обнаружить сразу, успевает принять довольно большие размеры.
Она доедает мюсли и сидит, скрестив руки и ноги.
— В дневнике ясно написано, когда поставили диагноз, все махнули на нее рукой. А особенно папа, он совсем отчаялся.
— Ты несправедлива к нему, Кирсти. Они очень любили друг друга, они ведь ждали ребенка, которого оба очень хотели, а тут на тебе, рак. Как такое перенесешь?
— А вы про нее подумали? Каково ей было все переносить?
— Я знаю, у нее случались тяжелые минуты, когда было очень страшно. Но я больше всего запомнила, как она мужественно держалась, просто невероятно в ее положении, она была очень счастлива, потому что вынашивала ребенка, которого всегда хотела.
— Ребенка, которого ей даже не удалось подержать в руках.
— Да, это правда. Но твоя мать знала, что жить ей оставалось несколько месяцев.
— Как вы можете так говорить? — Она протягивает ко мне обе руки. — Вы что, Господь Бог?
— Я видела ее снимки. Мозг был серьезно поражен, чисто статистические данные говорят о том, что с такой агрессивной опухолью долго не живут.
— Значит, все-таки считаете, что вы Господь Бог?
— Нет, я…
— И если она все равно умрет, то какая разница, можно прикончить ее на несколько месяцев раньше, делов-то… Ничего страшного, так что ли? Вы так считали, да?
— Нет, конечно, совсем не так…
— И никакого чувства вины. Бедняжка все равно долго не протянет.
— Кирсти! — Я пытаюсь взять ее за руки, но она вскакивает и уходит в другой конец комнаты.
— А эта бедняжка была моя мать! — кричит она оттуда. — И через несколько месяцев могли найти средство ее спасти!
— Не нашли. До сих пор не нашли. Есть, конечно, терапия, но…
— Но ведь могли же! Могли сделать ей операцию, посмотреть, что там у нее творится в мозгу, как он работает. Нормальные врачи, нормальный хирург, в нужный момент. Могли изучить болезнь моей матери и разработать средство. Моей матери, понимаете? — Она бросается ко мне, и я успеваю вскочить до того, как она припадет к моим коленям. — Ну, скажите, что это невозможно, — тихо просит она. — Скажите же.