Они трусливо крались по кустам, путались между болотными кочками, стараясь идти подальше от деревень, из которых время от времени долетало до них то пенье петухов, то лай собак. Боясь наткнуться на партизанские стоянки или посты, они всячески сторонились лесов.
Обойдя какую-то небольшую деревушку, Бошкин повернул направо, разыскивая вышку-маяк. Ему хотелось убедиться, правильного ли направления они держатся. Вскоре они нашли этот маяк: он стоял на пригорке посреди поля. Тогда Бошкин впервые за всю дорогу спросил:
— Сколько времени?
Рауберман достал из нагрудного кармана часы, долго всматривался в циферблат.
— Пять. Много прошли? — спросил он охрипшим голосом.
— Двадцать километров. Это место я хорошо знаю. Вот в той деревне стоял когда-то наш гарнизон. Эх, были денечки…
— Не болтайте, — зло оборвал Рауберман. — Пойдем быстрей… скоро утро…
— Мы все равно не дойдем. Где-нибудь в кустах придется дневать.
— Что? Дневать?.. На снегу?.. В такой одежде?.. Замерзнем… Капут…
— Конечно, будет капут. Ведь днем здесь носа нельзя высунуть… Тут самый партизанский центр. Сразу словят.
Соглашаясь мысленно с доводами Бошкина, Рауберман пытался найти какой-то выход. «Что же делать?» Спрашивать совета у полицейского он не хотел, считая это для себя оскорбительным.
— Впереди, в километре отсюда, — проговорил Бошкин, — был дом вдовы одного лесника. Он сгорел еще в начале войны. Вдова живет в землянке… Зайдем туда. Одежду какую-нибудь захватим, да и еды на время дневки…
— Землянка стоит в лесу?
— Нет, поблизости от него, в кустарнике.
— А если партизаны там?
— Пожалуй, не будут в такое время. Землянка небольшая, в ней не повернуться, ночевать в ней негде.
— Хорошо… Пошли.
— Скажем вдове, что мы партизаны. Их же много в такой форме.
— Это есть… наивно… У нас есть… испытанный метод… Ведите быстрей…
Через полчаса они были в кустарнике, возле землянки вдовы лесника. В окошке светился огонек. «Так поздно свет? — удивился Рауберман. — Не партизаны ли здесь?» Он стоял и не знал, что делать: идти к землянке или убегать в кусты. Бошкин тем временем подошел к окошку и, согнувшись, стал внимательно всматриваться. Наконец он вернулся к Рауберману и шепотом проговорил:
— Женщина больная. Лежит на полатях и стонет. Возле нее — девочка лет тринадцати, поит чем-то мать.
Они подошли ближе к входу. Бошкин спустился по обледенелым ступенькам вниз к двери и, нащупав щеколду, постучал.
— Кто там? — послышался голос девочки.
— Свои. Партизаны. Откройте, — проговорил Бошкин.
Стоя под дверью, они слышали, как девочка сказала: