— Говорят, чтоб в лес к партизанам не убегали. А как будут уходить отсюда — выпустят, — ответила одна из женщин.
— Брехня! — крикнул кто-то из угла конюшни.
— Так что же они все-таки будут делать с нами? — не унималась Ольга.
— Расстреляют.
— В Неметчину погонят.
— Сожгут.
— На работу пошлют.
— Цыц, сороки! Дайте хоть поспать перед смертью, — проворчал какой-то старик, зашевелившись на соломе.
Никто не мог сказать ничего определенного, но всем было ясно: над ними нависла опасность.
Надя всю ночь молча просидела на соломе, прижавшись к стене. Только под утро, утомленная, она обессиленно уронила голову на плечо Ольги и задремала.
— Как тебе спалось? — ехидно спросил Бошкин, когда солдаты выгнали всех из конюшни и стали строить в ряды.
— Пожалуй, лучше, чем тебе, — насмешливо ответила она, гордо вскинув голову.
— Я совсем не спал, — он перехватил ее неласковый взгляд и добавил: — Ты мне еще больше нравишься, когда бываешь злой.
— Знаю. Потому, наверно, и в конюшню загнал, — щурясь от утреннего солнца, она, взглянув на шеренгу таких же невольниц, как сама, спросила: — Скажи, что с нами будут делать? Расстреляют?
— Это никогда не поздно. Но немцам нужна рабочая сила… Погонят в Германию.
Надя вздрогнула, лицо ее вытянулось, в глазах застыло выражение ужаса. Неужели это может быть? Бошкин некоторое время молчал, словно хотел насладиться ее страданиями. Наконец, видя, что Надя понемногу успокаивается, сказал:
— Не бойся, тебе я приготовил иное. Специально о тебе с начальством разговаривал. Помни мою доброту. Будем вместе.
Слова «будем вместе» как ножом полоснули ее по сердцу. Хоть она и не знала еще, какую ловушку он приготовил ей, однако невольно подумала, что лучше страдать на чужбине вместе со всеми, чем быть возле Бошкина.
— Я здесь не останусь. Я ото всех — никуда…
— Это от тебя не зависит, — сухо ответил Бошкин и, увидев Раубермана, который с заложенными за спину руками шел вдоль шеренги, воскликнул, показывая на Надю: — Господин обер-лейтенант, вот о ком я просил вас.
Рауберман остановился против Нади и впился в нее пристальным взглядом.
— Хорошо, веди ее. И еще… Надо четыре девушки, работы много… — перестав всматриваться в лицо Нади, Рауберман медленно пошел дальше.
— Все в порядке. Молитесь богу, что спасены. Для меня обер-лейтенант все сделает… Уважает меня, — хвастался Бошкин, поглядывая на девушек. — Жизнь ему, можно сказать, спас… Ну, марш!
Он повел девушек вдоль улицы. Вышли на выгон, миновали сад и только в кустарнике, вблизи от школы, остановились. Здесь были раскинуты палатки — зелено-рябые, под цвет листьев, слышалась немецкая речь. Издалека доносилось фырканье лошадей, позвякиванье ведер и котелков, а из открытого окна школы долетал треск машинки. На подоконнике в коричневом футляре стоял телефонный аппарат, над ним, прижимая к уху трубку, горячился высокого роста офицер. Девушки поняли, что попали в расположение штаба. Бошкин оставил их и ушел в помещение школы. Вышел он оттуда не один, а с пожилым сутуловатым немцем. Надя слышала, как Бошкин несколько раз называл его фельдфебелем, и подумала, что ей и ее подругам, видимо, придется заняться какой-то хозяйственной работой.