— Ты про колеса?
— А о чем же? Едешь не на ярмарку. Мимо неприятеля придется пробираться. А ты с такой музыкой… Брось эту скрипку, если дегтя достать не можешь.
— Не очень он валяется. Разжились около пуда — израсходовали… Мне уж Новиков давал жару. А что я сделаю? Не рожу… Пошлю людей — поездят по дворам и ни с чем возвращаются. Вот и опять только что послал по Родникам…
— Как хочешь, хоть роди, а достань… Где Новиков?
— В хвосте обоза, подгоняет.
— Почему задержались? Едешь, как горшки везешь.
— С ранеными сильно не разгонишься, А их — немало. Приходится останавливаться. И дорога, как лихорадка, очень трясет, один тяжелораненый не выдержал…
— Как Перепечкин?
— Ничего. Сильный он, как зубр… Оперировали без наркоза, сжал зубы — и ни слова, только стонал.
— На какой он повозке?
— Не стоит тревожить его. Всю дорогу спит.
— Обессилел?..
— Очень… А дела его могли бы быть скверными. Не вынеси мы его своевременно из боя — началось бы заражение.
— Та-а-ак, — вздохнул Злобич, вспомнив, кто вынес Андрея из боя.
Он невольно подумал, что в беде с Надей виноват только Ковбец. Видишь, не терпелось ему достать молока…
За этот короткий момент молчания подумал, о Наде и Ковбец. Он догадался, почему Злобич глубоко вздохнул и протяжно произнес свое «так». Но Ковбец не считал себя виноватым. Он вспомнил сейчас молодого, с кудрявым чубом, тяжело раненного партизана, для которого Надя захотела принести молока. «И что могло случиться с ней? — думал Ковбец. — Если бы я знал, что произойдет такое, лучше уж сам бы пошел в деревню…»
— Сказали тебе, куда ехать? — нарушил молчание Злобич.
— Струшня сообщил: в Зубровскую пущу.
— Правильно… Газуй быстрей. Вдоль большака — мои патрули, смело можешь ехать. А повернешь на Бугры, держи ухо востро, не сбейся в сторону куда-нибудь… Ничего не узнал про Надю?
— Нет.
Злобич, сильно толкнув коня ногами под бока, поехал. Ковбец взглянул ему вслед, подумал: «Злится…»
Пока они разговаривали, половина повозок проехала мимо них. С пригорка спускался на мосток хвост обоза. На задних повозках везли, видимо, тяжелораненых, потому что теперь над дорогой слышались приглушенные стоны, отрывистые слова бреда.
Злобич тихо и осторожно продвигался вперед, боясь в темноте наехать на кого-нибудь из раненых, идущих по дороге рядом с повозками.
Он взъехал на пригорок и остановился у здания сельисполкома.
— Борис Петрович, ты? — неожиданно из темноты подъехал к нему Новиков.
— Что слышно, комиссар?
— Вот связной от Камлюка. Пакет привез.
— Что пишут? Давай сюда!
Злобич щелкнул фонариком и, вынув из пакета листок, пробежал взглядом по торопливо написанным строкам знакомого струшневского почерка, лотом прочел вслух: