— К делу. Хотим послать тебя в Калиновку. Придешь домой и скажешь всем — из тюрьмы. Будешь там жить и работать.
— Вы что, шутите?
— Нисколько. Нам необходимо иметь там человека… который работал бы, скажем, в полиции. Понимаешь, для чего?
— Да, кажется, начинает доходить… Только ведь это как же? Это вроде, как если бы я прикинулся глухонемым, изо дня в день будет перед глазами эта мразь, а расправиться с ней нельзя. Боюсь, кулаки будут свербеть-свербеть, да и не выдержат.
— Неужели ты способен на новый фортель? Скажи лучше сразу, тогда не пошлем. А то и себя погубишь, и дело провалишь.
— Да нет, сдержаться-то я сдержусь. Но это все-таки тяжело… А старую ошибку вы сюда не припутывайте. Ну, был случай и прошел… Я ведь не хулиган какой-нибудь.
— Знаем, знаем, иначе не доверили бы тебе такого дела… А дело ответственнейшее, необходимое для нашей борьбы… Твоя кандидатура самая подходящая. В Калиновке все знают, что тебя осудили. Этим можно козырнуть перед оккупантами: обижен, мол, советской властью. Они таким лучшие должности дают, больше доверяют.
— Что ж, пускай так… Когда отправляться?
— Сегодня ночью. Иди отдохни, а мы закончим подготовку документов. Все указания получишь перед уходом. Пока не поздно, подумай, на какое дело идешь…
Задумчивым вернулся Андрей в свое отделение. Стали товарищи расспрашивать, зачем вызывали — отмалчивается. Ничего, мол, не случилось, не о чем говорить. А на лице — сосредоточенность, раздумье. Заметив это, Турабелидзе спросил:
— Что сказали — боев ждать?
— Нет, Сандро, не слышал о боях… другое… — неопределенно ответил Андрей.
Потом лег ничком ка нары, будто бы спать, а на самом деле, хотел спокойно обо всем подумать.
Под вечер его снова вызвал Камлюк. В штабной землянке, как и прежде, были Гарнак и Мартынов.
— Готов, Андрей?
— Да.
Дверь была закрыта на крючок. Перед землянкой ходил часовой. Андрей отметил это, подумал: «Разговор будет серьезный». Беседовали долго, не спеша. Андрей отвечал на вопросы, слушал, ничего не записывал, все старался запомнить. Когда умолкли, слышно было, как за дверью постукивал каблуком о каблук часовой.
Поздно вечером его провожали в дорогу. Проехали лес, остановились на опушке. Поле с редкими островками кустов молчаливо лежало под звездным небом, освещенное бледно-желтой луной. Рядом хрустнула ветка — из лесу выскочила лисица. Она перебежала дорогу и рысцой затрусила к деревне.
Попрощались, и Андрей пошел вдоль леса. Он слышал, как сзади фыркнули кони, как отдалялся скрип колес. Эти уходящие звуки, словно утрата чего-то близкого, болью пронзили все его существо. И чем глуше доносились звуки, тем острее становилась боль.