— …мать твою!
— Потапов, перевязывай, я всё, выдохся.
Это были последние слова, после которых наступила долгожданная темнота.
* * *
— Косой, оставь малька.
— Ты чего, Бес, это же шлюхин сыночек. Ты чего, теперь за всех заступаться будешь? Они же жируют, жрут конфеты, что им их матери-проститутки тащат. Ты-то знаешь, чем те на конфеты зарабатывают…
— Вот и отдай.
— Ну, ты Бес… ты не прав. Пацаны тебе этого не спустят.
— С пацанами я сам разберусь.
— Ага, разберёшься. Будет тебе "тёмная" ночью.
— Поглядим, по крайней мере буду знать, кого утром башкой в толчок засунуть.
— Ты чё? Я-то причём?
— Крайним будешь, а теперь брысь, гондон.
Паренёк лет двенадцати-тринадцати, сунув руки в карманы, двинулся вглубь то ли неухоженного парка, то ли редкого лиственного леса, второй, лет восьми, остался стоять, сжимая в руках горсть дешёвых конфет. В глазах малыша застыли обида и злость, а ещё от него пованивало мочой, да и пятно на штанах выдавало степень пережитого испуга.
— Она не проститутка, — малой всхлипнул. — Так получилось. Мой папа был космонавтом и погиб, а её заставили меня сюда отдать. Она хорошая. Бес, она, правда, хорошая.
— Конечно, — слушать обоссавшегося малька не хочется. Сколько уже наслушался таких историй про космонавтов и лётчиков-испытателей. А вот матерей, сдающих детей в детдом ненавидеть не получается. Ведь некоторые ещё и приходят, несут дешевые гостинцы, делая жизнь пацанов и девчонок невыносимой — тех презирают настоящие сироты, по крайней мере те, к кому никто не приходит, и не просто презирают, а всячески измываются. — Беги, только вымыться не забудь.
— Спасибо, Бес, — малёк утер слёзы грязной ладонью, а второю протянул вперёд, — конфет хочешь?
Конфет хотелось, но показывать этого не стоило ни мелкому, ни кому другому — Бес никому не покажет свое слабости. Никогда!
— Вали отсюда. А будут приставать, не ной и не ссысь — сразу бей. Один раз изобьют, другой, а потом решат не связываться.
— Я понял, Бес, спасибо.
Мальчик говорил это уже мне в спину.
* * *
Проснулся от тишины. Потапов спал, привалившись к стволу спиной, но судя по не совсем угасшему костру, спал недолго, либо периодически просыпался, поддерживая огонь. Страшно хотелось есть, а вот в остальном чувствовал себя вполне нормально. Для раненого в печень, конечно. Шутка для посвящённых. Хорошо, что таких вокруг нет, а то представил себе рассказ того же Фролова, как раненый в печень командир делает ему операцию. Жёлтый дом будет рад пополнению. И сон ещё этот — какие к чертям космонавты.
Что-то не так, но вот что? Дыхание, слышу дыхание только двоих. Блин, нет! Пульс у Зинчука не прощупывался. Гадство. Да такой конец можно было предвидеть, да что там — можно, это было ожидаемо, но… Мы же были почти не знакомы, так почему слёзы на глаза лезут? Это наверно реакция организма на ранения, да на прочую гору стрессов. Нет во мне сантиментов, я сухарь, я вообще не здешний. Бляха…