— Отлично, а теперь скажите, о чем вы, Харви, умолчали?
Умолчал я о ста тысячах долларов и не собирался в этом признаваться ни за что на свете.
— Вот и вся история, лейтенант.
— Вся, говорите, история? Ну и куда же вы направитесь, когда выйдете из моего кабинета?
— Понятия не имею.
— Может, запамятовали, тогда попробуйте припомнить.
— Беда в том, что вы слишком уж верите в мою смекалку. Мне пару раз повезло, а вокруг ходят слухи, что я великий отгадчик тайн.
— Вы не смекалистый, вы хитрый и ловкий, Харви. Я вам не верю ни на грош. Впрочем, я никому не верю. Такая уж моя полицейская натура.
— Лейтенант, — сказал я самым искренним тоном, — я не имею ни малейшего понятия, куда делась девица, а то, что ее видели в Центральном парке под ручку с новым главарем мафии, для меня большая новость. Честное слово юного скаута!
Ротшильд не удостоил меня ответом. Он только уставился на меня, он неплохо умеет это делать.
В пятницу я проверил наши досье, прочитал все, что мог, о семействе Брендонов и пролистал три книги о синдикате, а затем позвонил доктору Фреду Бронстайну, психоаналитику с Восточной семьдесят пятой улицы.
— Сейчас не могу с вами говорить, Харви, — буркнул он в трубку. — У меня пациент.
Я перезвонил ему через полчаса.
— Харви, — раздраженно проворчал он, — вы же знаете, что в рабочее время я отвечаю только на звонки по делу.
— А откуда вам известно, что мой звонок не по делу.
— Послушайте, Харви, у меня нет времени переливать из пустого в порожнее.
— Я позвонил, не чтобы почесать язык. Я в тяжелом положении. Я хочу вас видеть.
— Это обойдется вам в тридцать долларов.
— Не может быть! — ахнул я.
— Очень даже может быть, — подтвердил он. — Тридцать долларов.
— Раньше было же двадцать…
— Но тогда и пакет молока стоил двенадцать центов, Харви.
— Меня тогда и на свете-то не было.
— Короче, тридцать долларов, Харви, и точка. Не хотите, дело хозяйское.
Я принял условие, а он стал ворчать, что из-за меня у него пропадет субботнее утро.
— Если бы вы знали, с каким трудом я выкраиваю время, чтобы в субботу утром поиграть в сквош, — жаловался Бронстайн.
На следующий день я воочию убедился, что это так: он был в теннисных туфлях, а на стуле лежали ракетки.
— Субботнее утро — это целых пять сеансов психоанализа, Харви, — сообщил мне Бронстайн, — а пять сеансов это сто пятьдесят долларов, но деньги это еще не все в нашей жизни.
— Неужели?
— Не все, Харви. Вы уж мне поверьте. Для вас деньги — это символ. Кто-то называет вас жмотом, но это не совсем верный диагноз. Если говорить о вашем отношении к деньгам, что само по себе…