— Я люблю кое-что и покрепче чая, — ответил Вася Сухоруков, вызвав на этот раз смущенный смех, как будто он поставил хозяйку в неловкое положение и ее надо было срочно выручать.
Но Жанна легко встала из-за стола, легко и пружинисто поднялась, мелькая беленькими джинсами, по кружившимся ступеням, щелкнула выключателем наверху, откуда хлынул тоже как будто бы белый свет, и так же легко, как матросик, сбежала вниз, держа в руке бутылку, в которой плескался коньяк. В другой руке две маленькие хрустальные рюмки, из каких когда-то пили ликеры и коньяки.
— У нас тут никто не любит, — говорила она еще на лестнице, возбужденная и очень радостная, точно делала что-то предосудительное, но приятное ей. — Я не подумала сразу, что вы… Я правильно поняла? — спросила она, ставя бутылку на стол, а рюмочки возле Васи и Кати Сухоруковых.
— Не совсем, — ответил Сухоруков, смутившись. — Катька не пьет ни капли. Я тоже не пьяница. Хотя в словаре Даля пьяница тот, кто пьет на чужие, а если на свои, то это гуляка. Так вот я, выходит дело, бываю иногда гулякой.
Все, кто сидел за столом, были очень смущены, лица и глаза сияли молчаливыми, но обжигающими какими-то улыбками. Сухоруков начинал нервничать, не понимая, что происходит, но коньяк налил в рюмку…
— Тогда налейте-ка и мне, — с явной бравадой сказала Жанна Николаевна.
И он налил и в другую, сказав с откровенностью удивленного и искреннего человека:
— Интересный у вас дом!
— Почему? Потому что никто не пьет?
— Потому что не пьете, — согласился он, напряженно склонив голову. — Потому что в доме есть початая бутылочка, не допитая до донышка… Это приятно! У меня, например, не застаивается. А тут, я смотрю, стекло даже запылилось.
— Я забыла протереть, — сказала Жанна, тоже сияя улыбкой, как и гости ее, у которых чуть ли не слезы блестели в глазах от смущения.
— Он наговаривает на себя, — азартно вмешалась Катя Сухорукова. — Наговаривает! Он любит наговаривать на себя: и что он гуляка, и что кровожадный-беспощадный… Вы не верьте ему!
— А то, что стекло запылилось, — продолжал Вася Сухоруков, — это тоже приятно. А ты, Катька, не делай из меня ангела. — Он поднял рюмку. — За ваш дом, Жанна Николаевна! — И тут же, пытаясь снять напряженность, какая воцарилась за столом, сказал: — В прошлом году я привез с охоты шесть уток. Катька поджарила три штуки, остальных мы подарили друзьям. И вот приходит к нам одна милая особа, мы угощаем ее уткой, а она говорит: «Ой, я не могу ее есть, она мертвая». Помилуйте, говорю я ей, она жареная! Попробовала — понравилось, обглодала все косточки и говорит: «Вон, оказывается, чем вы питаетесь!» А ведь тоже любила природу.