Одно лишь невежественное суеверие может по мнению автора объяснить тот страх, под воздействием которого еврейские массы поддаются сионистскому шовинизму. Столетие эмансипации почти освободило их от него, и еще через каких-нибудь полвека они слились бы с течением жизни всего человечества; однако, теперь их цепкими когтями оттянули назад, под то же ярмо. Читая описание жизни населения на Гильбертовых островах до британского протектората, автору казалось, что он читает местечковую хронику еврейского гетто в русской черте оседлости: «Человек, в крови которого жили верования 60 поколений, воспитанные страхом… становился легкой добычей смертельного суеверия…На этих островах жили поколения за поколениями возвещавших зло жрецов и людей, дрожавших перед их властью. Накопленный страх этих суеверий приобрел с веками собственные вес и тени, стал реальностью, довлевшей над всем живущим. Мысли, навязанные другими, сильнее привидений преследовали жилища этих людей. Чувствовалось, что в такой атмосфере может практически совершиться все, что угодно».
«Мысли, навязанные другими, сильнее привидений преследующие жилища этих людей» — эти слова вполне подходят для характеристики жизненных условий еврейских масс, в крови которых жили верования более, чем 60 поколений и которых в конце прошлого века вновь стали из светлого дня во мрак невежества. Чувство освобождения, так близко прошедшего мимо них, казалось бы говорило устами старухи на Гильбертовых островах, узнавшей новую жизнь и помнившей старую: «Послушайте, что говорят люди в наших хижинах. Мы работаем в мире, мы говорим в мире, ибо дни злобы прошли… Как хороша жизнь в наших селах теперь, когда нет больше убийств и нет войны»; и эти ее слова, как сильно они напоминают плач Иеремии об ушедших счастливых днях Израиля («вспоминаю о дружестве юности твоей, о любви, когда ты была невестой») в его упреках «вероломной Иудее» за впадение в ересь.
Прослеживая в веках историю этого древнего суеверия и его возрождения как политической силы нашего столетия, автора не покидало чувство постоянного ощущения живого, враждебного зла. По его мнению, революционное разрушение является составной частью зла, и он мог бы повторить написанное американским дипломатом, Франком Раундсом, на Рождество 1951 года: «Здесь в Москве вы чувствуете, что зло существует как вещественная реальность; это — мои мысли в этот рождественский день». Этим процессом 20-го столетия, представляющимся как сопутствующее нам постоянное зло, затронуты мы все — евреи и неевреи и большинство из нас дождется его развязки. Это предчувствовал в 1933 году неоднократно цитировавшийся в этой книге еврей, Бернард Дж. Браун, когда он с упреком писал: «Конечно нас должны бояться и даже ненавидеть, если мы будем продолжать загребать все, что нам дает Америка, одновременно отказываясь стать американцами, как мы всегда отказывались стать русскими или поляками».