«Может быть, она умерла? — говорил в нем голос, звучавший громче остальных. — Если это так, я могу жениться на Нэнси. Я стану добропорядочным человеком, у меня не будет никаких тайн, а что касается ребенка… о ребенке можно как-нибудь позаботиться. А вдруг она жива? — вставал тут же новый вопрос. — Тогда со мной все кончено!»
Годфри не знал, сколько времени он провел в этом мучительном ожидании, но наконец дверь хижины отворилась, и вышел мистер Кимбл. Годфри поспешил навстречу дяде, заранее стараясь подавить волнение, каковы бы ни были новости.
— Я решил подождать вас, раз уж пришел сюда, — первым заговорил он.
— Очень глупо сделал, что вышел. Неужели ты не мог послать кого-нибудь из слуг? Все равно помочь ей ничем нельзя. Она умерла — по-моему, уже несколько часов назад.
— А какая она на вид, эта женщина? — спросил Годфри, чувствуя, что кровь приливает к его лицу.
— Молодая женщина, изнуренная до последней степени, с длинными черными волосами. Нищенка, наверно, — вся в лохмотьях. Но у неё на пальце обручальное кольцо. Завтра ее отнесут в работный дом. Пойдем, пойдем!
— Я хочу взглянуть на нее, — сказал Годфри. — Мне кажется, я видел такую женщину вчера. Я вас сейчас же догоню.
Мистер Кимбл двинулся вперед, а Годфри вошел в хижину. Он бросил лишь беглый взгляд на лицо покойницы, лежавшей на подушке, которую заботливо подложила ей под голову Долли, но он так хорошо запомнил этот последний взгляд, брошенный им на свою несчастную, постылую жену, что, даже рассказывая историю этой ночи шестнадцать лет спустя, видел перед глазами каждую черточку изнуренного лица.
Годфри повернулся к очагу, у которого сидел Сайлес Марнер, убаюкивая ребенка. Девочка теперь была совершенно спокойна, но не спала. Она просто притихла от сладкой каши и тепла и широко открытыми глазами смотрела по сторонам тем взором, который заставляет нас, взрослых, с нашей внутренней сумятицей, испытывать в присутствии маленького ребенка чувство, близкое к благоговению, какое мы переживаем перед спокойным величием и красотой земли или неба, перед ровным блеском светил, перед кустом шиповника в полном цвету или деревьями, склонившимися над тихой тропой. Широко открытые голубые глаза смотрели в глаза Годфри без всякой тревоги, но не узнавали его. И странную смесь различных чувств, огорчения и радости, испытал отец, когда биение маленького сердечка не ответило на зов его ревнивой тоски, когда голубые глазки медленно отвернулись от него и устремили свой взор на уродливое лицо ткача, который поспешил наклониться к ребенку, а маленькая ручка нежным движением начала теребить морщинистую щеку Марнера.