— Ну что ж, если блики Ужавского маяка вы считаете приветливыми, тогда легенда может выдержать испытание… — сдержанно сказал Янис.
Все прошли в комнату Яниса и уселись кто куда, словно замерли, — видно, крепко устали перед этим.
Янис осторожно спросил:
— Трудно было добираться?
— Двое суток в лесу! — коротко ответил Вилкс. И вдруг взорвался: — Да перед этим двое суток болтались в море! А ночная высадка, когда того и жди, что тебя подстрелят! А бег по лесу, чтобы уйти подальше от берега…
У остальных нервы, видно, тоже сдали, заговорили все, перебивая друг друга, торопясь, будто жаждали сочувствия:
— И в школе последние дни держали, как в тюрьме! Никуда не отлучайся, ни с кем не разговаривай! — это пожаловался Лаува. — Только перед отправкой дали погулять.
— А меня совсем было похоронили! — проворчал Эгле. — Сначала решили сообщить родственникам, что я погиб при автомобильной катастрофе. Еле-еле уговорил начальника школы, чтобы обождали хоронить, сказали бы, что заболел и отправлен на лечение в Шотландию. Ведь если скажут, что погиб, как я вернусь потом к своим?
«Так вот вы откуда, — подумал Приеде. — Далеконько забрались! И, как видно, изнервничались уже в первые часы! И удастся ли еще тебе вернуться? Похоже, что сюда проще прийти, чем выйти…» — но объяснять ничего не стал, только спросил:
— Как вы меня разыскали?
— О, у большевиков отлично поставлена справочная служба, — усмехнулся длинный.
— Документы-то у вас есть? — с некоторой неприязнью спросил Приеде.
Длинный пожал плечами, сказал:
— Черт их знает, что это за документы. У меня справка, что я работаю на заводе в Лиепае.
— А мы с ним, — толстенький кивнул на серого, — если судить по справкам, рыбаки…
— К справкам нужны еще паспорта! — сухо предупредил Приеде.
Теперь он разглядел своих гостей более внимательно. Вилксу было лет, примерно, тридцать — тридцать пять, был он черноволос, лицо худощавое, глаза острые, он казался более спокойным и самостоятельным, хотя нервное возбуждение порой охватывало и его.
Лаува — толстенький коротышка, тоже лет тридцати пяти, с грубым лицом, подпорченным оспой, с длинными волосами пепельного цвета, в которых так долго незаметна седина.
Эгле — молчаливый и неприметный, совсем еще молодой, и пороху-то, наверное, не успел на войне понюхать, казалось, больше, чем другие, подходил ко взятой им роли: не то человек без тени, не то тень без человека. С таким серым лицом, с такими невыразительными глазами, в такой неброской одежде люди не запоминаются. Но в глазах у него проглядывал испуг, и Приеде невольно подумал: «С этим будет хуже всего! От испуга он может выстрелить тебе в живот, а потом станет клясться, что это произошло случайно!»