— Прекрасно помню. Ты ведь знаешь, что очень на нее похожа, — вспомни, сколько раз ты смотрела старые фотографии.
— Скажи, она никогда не говорила о том, что Дом Мане должен был бы достаться ей?
— Ни разу от нее такого не слышала. Твоя прапрабабушка, Лина, прожила жизнь долгую и очень счастливую. Вряд ли она была бы счастливее, если бы осталась в Доме Мане. Как она умела печь хлеб! Всему, что я знаю о выпечке, научила меня она. А какие сказки рассказывала — заслушаешься! Бывало, я девчонкой прибегала к ней на кухню, а она принималась рассказывать истории, такие длинные и интересные, да так живо и ярко, что, казалось, все, о чем она говорит, я вижу наяву! Думаю, она могла бы и книги писать, если бы захотела.
— Но, как бы ни была счастлива Мари-Роз, не могла же она не вспоминать о своих родителях, не гадать о том, что с ними произошло.
— Конечно. Каждый год, в день своего рождения, она приходила с цветами на отцовскую могилу.
— Правда? Ты никогда мне об этом не рассказывала.
— Она всегда повторяла, что обязана Люсьену Мане жизнью — и своей, и детей своих, и внуков. Носила она цветы и на могилы Анри и Жозефины Мане, но никогда над ними не молилась. А еще каждый год в день своего рождения, вплоть до самой своей смерти, она приходила на берег реки, бросала цветы в воду и читала молитву.
— В память о матери?
— Она не говорила. Но думаю, что так.
— Значит, Абигайль там? На дне реки?
— Так говорят.
Лина вскинула голову:
— Я не спрашиваю, кто что говорит! Бабуля, что ты об этом знаешь?
— Знаю лишь одно: порой на берегу реки на меня накатывает такая печаль, что слезы сами льются из глаз. Немало горя было у меня в жизни, но эти слезы — не мои, не по моему горю. И еще знаю: случается иногда, что души умерших не могут упокоиться в мире и ищут себе новую жизнь. Ищут долгие годы, даже столетия, пока не найдут. А ты, девочка моя? Чего ищешь ты?
Лина снова положила голову ей на плечо, закрыла глаза.
— Я думала, что все уже нашла. А теперь… теперь не уверена. Бабуля, он меня любит.
— Знаю.
— Но если я тоже его полюблю — все переменится. Навсегда.
Одетта улыбнулась и, протянув руку, выключила свет.
— Так оно и будет, девочка моя, — прошептала она, снова гладя Лину по голове. — Так и будет.