Гушмазуко взял длинные железные щипцы и поправил огонь в товхе, затем, довольный, вгляделся в лицо внука. Слушая его детский лепет, дед заметно повеселел.
— Где Зелимхан? — спросил он, обернувшись к своей старухе.
— Уехал еще вчера, — ответила та. — Просил не тревожиться. Обещал вернуться сегодня или завтра.
— А Солтамурад?
— Они вместе поехали.
«Значит, по делу, — решил старик, — Зелимхан не станет тратить время впустую».
На улице под окном хлопотала возле плиты Бици, ей помогала младшая невестка. Гушмазуко не узнал ее, по смутно припоминал, что где-то видел эту молодую женщину. Но где?..
Гушмазуко ушел отсюда два с лишним года назад. С тех пор, хотя и мало, но кое-что изменилось в доме. Старику казалось даже, что все здесь стало чужим. В этом старом родовом доме не стало его отца — Бахо. Теперь сам он, Гушмазуко, — старое дерево, оставившее здесь лишь немногие побеги. За узким окном, там, внизу, лежали холодные камни, по которым по-прежнему бежала хлопотливая река Хулхулау, а за ней все так же величественно поднимались молчаливые горы. Да и комната была та же, побеленная голубовато-серой глиной. Вдоль передней стены стояли деревянные нары, покрытые войлоком, на котором лежали подушки из пестрого ситца, набитые шерстью. Над нарами во всю стену висел такой же пестрый, вышитый старательными руками Бици ковер, а над ковром были прибиты ветвистые оленьи рога. Слева у входа вдоль стены — полки, на которых выставлена разная глиняная и деревянная посуда. На нижних полках — чугунные и медные котлы. А у самого потолка на гвозде одиноко висело большое сито, сплетенное из конских волос, а чуть ниже его — скалка для скатывания лапши да половник.
— А что с Зезаг? — вдруг спросил старик озабоченно.
— Она в нашем доме, — радостно сообщила старуха. — Я ведь забыла порадовать тебя этой новостью.
— А давно это случилось?
— Второй месяц.
«Молодец Зелимхан, — обрадовался Гушмазуко, — главное сделал, а там мы уж с ним как-нибудь вместе...»
— А пристав Чернов где сейчас? — спросил он, доставая из кармана широких черных шаровар кисет с табаком.
— Говорят, уехал отсюда совсем, — ответила старуха, сняв с гвоздя большое сито и высыпав в него черпак кукурузной муки.
— Давно?
— Порядком, — ответила жена, пытаясь вспомнить время отъезда пристава. — Тут же вскоре после возвращения Зелимхана.
«Сбежал, трус», — подумал старик, встал и заходил по комнате, узловатыми пальцами скручивая цигарку из самосада.
Узнав о возвращении Гушмазуко, пришли соседи. Они выражали соболезнование по поводу смерти его отца, восхищались делами Зелимхана, который заставил махкетинского старшину вернуть Зезаг и вырвал семью из рук самого начальника округа. Хозяин благодарил гостей за сочувствие, но разговаривал сухо, без особой охоты. Он мало кому верил после того, как обманом отняли у них невестку, убили племянника, а его с сыном и двумя другими племянниками посадили в тюрьму. Люди чувствовали, что Гушмазуко не склонен к длинным разговорам, и потому не слишком задерживались в гостях у него.