Именно поэтому он и бывает, наверное, так редко и только летом.
Мне почему-то захотелось посмотреть на нее.
— Наташа, — позвал я ее тихо.
Она остановилась, посмотрела на меня, и я увидел в ее глазах отблески радостных слез. Нет, она не собиралась плакать — просто она по-прежнему вся была переполнена щедрым соединением несоединимых настроений и чувств, которое могло быть, наверное, выражено только так и никак по-другому.
И она опять улыбнулась, и я увидел в ее глазах грибной дождь. Тот самый грибной дождь, который падал на нас и шумел вокруг нас. Ее глаза отражали глубину ее существа, а ее существо, как огромное зеркало, повторяло все то, что совершалось вокруг нас, отражало весь мир вокруг нас и отражало его таким, каким он был на самом деле, ничего не изменяя в нём, не ухудшая и не улучшая его.
Ее глаза не согревали меня, а утоляли мою жажду и засыпали меня алмазами. Они ускоряли мое созревание, они приближали меня к зрелости, они соединяли несоединимое, то, что жило по отдельности и в ней и во мне. И еще было в ее глазах обещание чего-то единственно важного, обязательно необходимого мне, обещание жизни, и там же рядом угадывалось нечто такое, что угадывается всегда, когда все уже ясно, но тем не менее ничего не поделаешь.
Небо щедро дарило земле дождь, а Наташа смотрела на меня, и я отчетливо видел, как отражается в ее глазах этот серебристый грибной дождь, именно серебристый, а никакой другой, как бывает серебристым что-то старинное и дорогое для памяти, что-то надежное и верное, не меняющееся с годами, что-то емкое для воспоминаний и несущее в себе точный символ неповторимости минувшего времени.
…Мы подошли к лесу, и дождь начал постепенно стихать. На самом краю равнины лежал неглубокий овраг, на дне его светлел ручей. Она сняла туфли, подобрала юбку, попробовала пальцами воду и тут же отдернула ногу, и, обернувшись, вопросительно посмотрела на меня. Я подошел к ней, взял ее на руки, и она обняла меня рукой за шею, положила мне голову на плечо, а потом поцеловала в шею, чуть ниже уха. Я стоял перед самым лесом, нас разделял только ручей, она лежала у меня на руках — мокрая, притихшая и теплая, — и я не двигался с места.
И, может быть, можно было тогда еще все исправить и все повернуть по-другому (и вся моя будущая жизнь сложилась бы иначе, и не было бы тех исканий по кругу, и ошибок, и долгих горьких раздумий, и приступов отчаяния, и бессонных ночей, и забитых окурками пепельниц, и разорванных неотправленных писем, и, может быть, мне никогда не пришлось бы стоять под окнами его дома и смотреть на разноцветные шторы на окнах его квартиры).