Из костёла Мечка шла освежиться в Английский сад. Часто головокружение мешало ей смотреть на синеватый абрис гор и колеблющееся стекло озера. Ее раздражала праздничная публика, целые стада детей с боннами, шум моторных лодок, веселенькие флаги яхт, говор, смех, музыка, зеленые скамейки.
Она возвращалась в отель. Здесь тишина, цветы, книги, любимые примятые подушки на кушетке скоро успокаивали ее. Она спрашивала себя не без иронии:
— Быть может, для того, чтобы мои вкусы изменились, мне нужно есть бифштексы у мадам Гоншэ?
В эти минуты она, подобно всем женщинам, мечтала о любви и желала ее. До сих пор мужчина не играл в ее жизни никакой роли. Ее брак был корректен и скучен. Когда этот толстый коммерсант умер от удара на скачках, она холодно удивилась. Наследство от него приняла сконфуженно, как от постороннего. И она никогда не вспоминала покойного.
В религиозных книгах слово «любовь» повторялось ежеминутно, только окропленное святой водой и благословленное рукою аббата. И она представляла себе любовь религиозным экстазом. Целовать, это было — то же, что слушать псалмы, литанию Девы Марии или в посту слова вечерни: In manus tuas, Domine, commendo spiritum meum…
Эти мысли разбивали Мечку. Они опьяняли голову жаждой духовных наслаждений, а тело — нездоровым томлением.
* * *
Мадам Гоншэ подкараулила Мечку еще на лестнице. Она протянула две визитные карточки.
— Bonté divine, я сдала комнаты… Прочтите фамилии… Они — ваши соотечественники.
— Ивон Лузовский. Тэкля Лузовская. Я знаю их. Они из моего города, — сказала Мечка.
Она вошла в столовую, улыбаясь. Путешествие приучает к неожиданностям. Лузовские не удивились. У Тэкли были большие темные глаза, нежный цвет лица и шляпа, подвязанная у подбородка. Около нее сидела ее сестра Стэня Зноско, совсем молоденькая девушка с очень рассудительным видом. Дамы ходили в белых швейцарских платьях, и сквозь шитье на груди у них голубели банты рубашек. За табльдотом иностранки произвели впечатление. Бельгийка кивала головой Мечке и громко пояснила дочери, что это польки. Коммивояжер находил польский язык похожим на английский, а парижанка не понимала, почему польские романы так скучны.
— Они еще скучнее русских… это прямо смешно.
На другом конце стола доктор поднял старый спор о воспитании девушек. Он требовал, чтобы он знали в совершенстве курс акушерства.
Дамы пришли в ужас. Парижанка храбро приняла сторону доктора.
Мечка рассказала Лузовским, что встретила здесь недавно ксендза Игнатия Рафалко и Юраша.
Яркая краска залила лицо Тэкли.
— Да, — сказала она глубоким голосом, — но ксендз Игнатий уже уехал в Россию.