— Я командовал базой Лажковского в течение пяти месяцев, пока ожидал капитанского поста на крейсере «Генерал Форкрафт». В то время моя звезда, мягко говоря, несколько закатилась.
«Мягко говоря?» — о чем это отец?
— Ну, и как тебе там понравилось?
— Я мало что помню, потому что большую часть времени был пьян. В лагере «Вечная Мерзлота» каждый находил свой способ выживания. И мне кажется, ты справился куда лучше меня.
— Я следовал… тому способу выживания, которого вы придерживались позднее, сэр.
— Так я и думал. Но ведь это отнюдь не пример для подражания.
Майлз быстро взглянул на отца.
— Правильно ли я поступил, сэр? Прошлой ночью?
— Да, — просто ответил граф. — Поступок правильный. Может быть, не лучший из всех возможных правильных поступков. Дня через три ты бы придумал лучшую тактику, но у тебя не было времени на размышления. Я всегда старался не обсуждать действия своих подчиненных во время боя.
И в первый раз с тех пор, как он покинул остров Кайрил, у Майлза стало легко на сердце.
Он думал, что отец отвезет его в гигантский комплекс прославленного Имперского военного госпиталя, но лазарет оказался прямо под рукой: всего тремя этажами ниже. Заведение было небольшим, но прекрасно оборудованным: два приемных покоя, отдельные палаты, камеры для больных заключенных и охраняемых свидетелей, операционная и запертая дверь с устрашающей табличкой «Лаборатория медикаментозного допроса». Иллиан, должно быть, предупредил об их приходе, потому что санитар уже поджидал у входа. Вскоре появился запыхавшийся военврач. Не взглянув на Майлза, он поспешно оправил форму и подчеркнуто четко отдал честь графу Форкосигану.
Наверняка этот военврач привык пугать, а не пугаться, и от такой перемены ролей Майлз почувствовал себя неловко. Была ли причиной власти отца над людьми аура прошлого? Витавший над его головой ореол полководца, человека, уже вошедшего в историю? Или то был магнетизм сильной личности, заставлявший мужественных людей склоняться перед ним и беспрекословно повиноваться каждому его слову? Майлз явственно ощущал это «нечто», исходившее от отца, но с ним самим все было по-другому. Совсем по-другому.
Может быть, он просто привык к отцу. Одной из странностей бывшего лорда-регента было его обыкновение каждый день, что бы то ни было, на два часа удаляться в свою резиденцию. И только Майлз знал, чем занимался в эти часы великий человек в зеленой военной форме. Проглотив за пять минут сандвич, все оставшееся время он проводил на полу рядом со своим не способным ходить сыном, — играл, разговаривал, читал ему вслух. Когда Майлз бился в истерике, отказываясь подвергаться очередному мучительному курсу терапии, и от него отступался Ботари и даже мать, отец был единственным, у кого хватало твердости настоять на десяти дополнительных сеансах растяжения, кто мог уговорить сына согласиться на очередную пытку, будь то подкожные впрыскивания или обжигающая вены холодом хемотерапия.