Едва шаги госпожи Инессы стихли, Арнелла подбежала к выходу. Некоторое время она стояла, прислушиваясь, потом возвратилась в зал и замерла, в смятении вытянув руки перед собой.
– Магия, – прошептала она. – Я чувствую ее. Ансельм, ты здесь? Подай мне знак.
Он попытался ответить, но из онемевшего горла вырвался лишь слабый хрип.
Девушка тут же оказалась рядом. Быстрые пальцы тронули его плечи, легко, как перышки, пробежали по лицу.
– Бедный мой. Я чувствую токи силы, но не знаю, как ее разрушить. Бабушка говорила, я ослепла, потому что во мне есть искра. Была. Тот шлезский чародей потушил не только мой взор, но и мой дар. Способность к магии передается в нашем роду через поколение. Я могла бы вырасти колдуньей… Они отпустят тебя. Им придется. – Она умолкла и горько всхлипнула: – Как мне жить теперь?
«Ты не виновата», – подумал Ансельм. Если бы он мог произнести это вслух!
Руки ее скользнули вниз, ощупали его грудь и остановились на поясе.
– Что же ты, – прошептала Арнелла. – К Богине нельзя с оружием. Она этого не любит.
Лязгнула сталь, девушка вытащила из ножен саблю Ансельма; неловко держа ее двумя руками, вынесла за порог святилища и положила у стены на лестнице.
Мгновения, когда она вернулась, Ансельм не уловил. Просто она снова была тут, подле него.
– Напрасно ты отдал мне свою свистульку. Оберег, подаренный с любовью, – великая сила. Без него ты остался беззащитен. А я, глупая, взяла, не подумала.
В руки Арнелле порхнула глиняная птичка, и долгое печальное фьюи-фью-у-у поплыло по залу. Так стонет ветер в камышах. Так плачет душа, не обретшая успокоения. Так взывает к милосердию вера, когда не осталось надежды…
Тело Ансельма заполнял смертный холод. Но кончики пальцев покалывало, как бывает, когда подносишь замороженные руки к огню. Песня свистульки эхом отражалась от стен. В белом мертвенном свете, льющемся с потолка, кружились золотые светляки. Тепло незримого пламени ласкало кожу, втекало в жилы.
– Арнелла, – прошептал Ансельм непослушными губами.
Девушка опустила свистульку, на ее щеках заблестела влага.
– Играй, – выдавил он.
И она снова начала играть, она играла и плакала, и он плакал.
Жизнь возвращалась к юноше. Он мог дышать, двигаться. Мог взять глиняную птичку из рук Арнеллы и наполнить мир легкими, светлыми звуками… Трели лились, поднимаясь к потолку, и низвергались оттуда водопадом аккордов, которых не могла родить простая свистулька. Звенели арфы, пели свирели, неземные голоса вплетались в мелодический рисунок прекрасным хоралом.
Зал начал кружиться.
Проплывали мимо стенные росписи, огни на треножниках, резные колонны. Лучи, идущие из глаз богини, превратились в столб теплого солнечного сияния. Зал кружился все быстрее, свет разгорался все ярче. Арнелла вцепилась в мундир Ансельма, он обнял ее свободной рукой и зажмурился. Но, и не видя ничего, чувствовал, что их несет, крутит в бешеном вихре.