Между тем, разговор тянулся, как нитка бесконечного клубка, то нагоняя на Лизу ужас, то вселяя силы. Но что могла она? Нет, она слаба. Очень слаба.
— Даже самый слабый, — говорил Демченко, — может бороться. И должен бороться. Если у него сильна душа. Если он ненавидит японцев и верит в победу.
— А на кой мне победа после смерти? — спрашивал Петровский, старательно укладывая цепи, чтобы они не тянули кольца кандалов на ногах. — Я-то помру... Был тут один. Тоже боролся, — Петровский говорил безразлично, словно он уже был не способен что-либо чувствовать. — Убили. Запороли плетьми. И нам всем попало, — он показал рубец на животе. — Плетью тогда достали меня. Думал, помру.
Зло усмехнувшись, Демченко бросил:
— Хочешь, чтобы и дети твои так же гнили? Да?
Петровский поник головой.
— Дети... дети... дети... — зашептал он. — Двое у меня было.
В камере повисла тишина. Лизе казалось: каждый теперь думает о себе, о своем горе или, может быть, мечтает о доме. Молчание прервал Петровский:
— Ну, дети. И что?
— Дети, — сказал человек без имени, приподнимаясь на локте, — проклянут. За слабость проклянут.
— И будут правы, — ненавидяще закончил Демченко. — Хотя бы одного... убить, — добавил он тихо. — Умереть не даром. Ты же русский, Петровский! Ты должен далеко вперед глядеть!
— А что я?.. Я.. — Петровский замолкал, уныло звякнув цепями. Два месяца — шестьдесят одни сутки — изо дня в день эти разговоры.
Однажды Лиза сказала Петровскому:
— Ты вредный, Петровский. Вот он, — Лиза кивнула на Демченко, — прав. Без него я умерла бы. Как и ты. Заживо.
— Может быть, — ответил Петровский, и в голосе его не было ни гнева, ни обиды.
— Зачем «может»? — удивился Цзюн Мин-ци. — Ты совсем умер. Японцу такой и нужен. А мы, — он показал на всех, — будем бить. Так я сказал? — обратился он к Демченко. — Ты русский солдат. Ты — шанго, — немного подумал и добавил. — И русские тоже разные бывают.
— Мне жалко, что я раньше не понимала, — голос Лизы дрожал, — что нельзя жить в одиночку, для себя только. Вот ты убежал от Бакшеева — зачем?
Петровский неопределенно махнул пальцами:
— А зачем я против русских воевать буду? Я же не фашист.
— Ага, не фашист, — вмешался Демченко, — это верно. Ну, а чего же ты сейчас-то такой?
— А какой? Что не говорю, то бестолку?
— Как бестолку? — возмутилась Лиза. — Не бестолку. Что же я — не человек, что ли? Разве я не могу... — голос ее прервался, — не могу бороться против фашистов японских, как и вы все?
— Эх, барышня, барышня... — начал было Петровский, но его прервал человек без имени: