Но основная его страсть распространялась на видеофильмы. Поля собирал лаконичные и достоверные шоу, пусть кустарно снятые, зато уж излагающие самую соль физиологии. В девяносто первом году эти ролики только появлялись, и у Полицая их набралось около трех десятков. Видеосюжеты несложные и далекие от искусственных манер: люди в фашистских мундирах пытают пионеров-героев и травят их спиртягой; мужика – копию Михаила Сергеевича Горбачева – сбрасывают с крыши шестнадцатого этажа; в огромном жбане с кипятком взаправду варится баба-яга; и другие.
О Полицае, вроде, достаточно. Нравилось народу или нет, но таковым представлялся ему облик героя времени, в котором он жил. Других героев в начале девяностых не появлялось.
– Король Лир – это не Шекспир. Лир – это герой, высказывающий идеи Шекспира. Если Гамлет, как мы только что установили, является автопортретом своего создателя, то Лир – само воплощение шекспировской идеи. Вспомним первую сцену, в которой король делит наследство, – мы все понимаем, насколько она кукольная. С первых же слов Лир предстает перед нами неизлечимым параноиком. Разве так раздают наследство? Подобным способом никто из нас не рискнул бы отдать даже бытовую технику, не говоря уже о земле и недвижимости. С точки зрения бытового реализма – бред несусветный, что, кстати, не ускользнуло от внимания такого неистового критика Шекспира, как Лев Толстой. Все, что касается Шекспира, Льва Николаевича интересовало навязчиво и болезненно на протяжении всей его долгой жизни. Толстой старался не упустить ни одной помарки в пьесах великого Вильяма, и никогда не отказывал себе в удовольствии пнуть его с позиций реализма девятнадцатого века. Лиру перепало более других героев. В частности, Толстой обвиняет Шекспира в том, что у него все короли говорят языком одного человека, и неустанно разоблачает кукольную психологию героев. Действительно, в пьесах драматурга выводы чаще всего делаются не рассудком, а эмоцией. Сгоряча, исходя из ответа на один-единственный вопрос: любят его дочери или нет? – Лир принимает решение, сколько земли отдать каждой из них. Он ошибается, говорит то языком Ричарда третьего, то раздраженного Гамлета, бредит… И все-таки, его бред – куда более высокого порядка, чем наш с вами, это Шекспировский за-реализм, появляющийся в условиях разряженного пространства трагедии, – здесь уже нет жизни, но еще не наступила смерть. Итак, в трагедийном пространстве любой король, любой человек поневоле заговорит на одном языке, потому что трагедия по своей природе несет ту истину, что все мы являемся одним существо. На том же языке говорят герои Софокла и Еврипида, с которыми мы уже познакомились, и герои Данте Алигьери, с которыми нам познакомиться скоро предстоит. На следующей лекции мы начнем разбирать итальянское возрождение. Будьте добры, просмотрите первую часть "божественной комедии" под названием "Ад", с нее и начнем… А на сегодня достаточно, можете быть свободны.