Женька была 31-го года рождения. Сейчас бы ей было уже тринадцать…
В декабре 3-ю Клиневскую взяли в блокаду. Сначала немцы вроде обычную гонялку задумали, но бригада вовремя не стронулась, и обложили ее плотно. С боями вышли, уходили, путая карателей, прорывались к Борисовской[33] зоне. Михась почти ничего не помнил — тифозная горячка совсем мозг спутала.
Витьку-малого оставили на каком-то хуторе, это еще помнилось. Потом скрип снега, стрельба, скрип и стрельба. Обоз уходил замерзшими болотами, белизна снега резала глаза. Полицейский батальон наседал, временами отчетливо слышались крики полицаев-украинцев, и снова строчил пулемет. Михась помнил, что лежал в санях, было тесно, солома колола щеку, кто-то так стонал, что у Поборца желудок выворачивало. Раненых все прибавлялось, Михась сползал на снег, шел, шатаясь и увязая, по чужим следам. Снег набивался в валенки, холодил пылающие ноги, потом накатывал озноб, колотило до лязга зубов. Пьяные ноги начинали уводить прочь от следов, Михась пытался вернуться к веренице саней, к бредущим людям. Голоса чудились: мамин, Марихин, жужжали взбудораженные летние пчелы и взвизгивал поросенок Васька. Откуда они в снежном лесу? В пылающей голове ненадолго светлело, Михась понимал, что стреляют, что орет у саней фельдшер Дымковский — сам раненный, безжалостно гонит и гонит околевающих лошадей и людей. Михась возвращался туда, к стонам, к скрипу снега и лошадиному запаху. Пытался найти сани, где лежала Женька. Она не стонала, но Михась узнавал тихий кашель. Но вновь накатывал жар, кони и люди становились темными пятнами, а сверкающий снег выедал глаза. Михась спрашивал пятна, где Женька, не слышал сам себя…
— …Хочешь, подарю?
Женька разглядывала пистолет: на красной ладошке «Астра» казалась тяжелой, как фрицевский «парабеллум».
— Красивый. Спасибо. Но мне, наверное, не нужно. Я же в лагере всегда. Меня защитят. Я ж всех наших с изнанки знаю — вон сколько белья перестирала, — она улыбалась. — Ты, Миша, только не попадись с пистолетом. Ты же на заданиях вон как рискуешь.
— Не попадусь…
Тогда было лето. Август. Женька улыбалась. В повязанной по-городскому косынке, вся такая… и ленинградская, и лесная.
Было жарко. Август. В голове снова путалось, и скрипел снег. Стреляли. Михась хотел кричать, не мог и искал сани.
Живой Женьку он больше не видел.
Остатки бригады пробились на север. Встретились с заставой отряда «Народный мститель», встали в старом летнем лагере. Михась смутно помнил, как валялся в жарко натопленном будане,[34] отвернувшись от костра — глаза слепило невыносимо. Незнакомая девушка насильно поила кислым. Щупал лоб злой, с перевязанной головой фельдшер…