— Сэр Саймон ничего не говорил, будет ли он ужинать, когда вернется? — спросила Мэнди.
— Оставь ему что-нибудь холодное, и все, — ответила миссис Доббин. — Сэр Саймон очень непривередлив. Никогда не требует себе горячего ужина, если поздно приезжает. Он всегда был такой — добрый, заботливый, еще мальчишкой. Помню, он всегда помогал своему младшему братику…
— А я не знала, что у него есть брат, — удивилась Мэнди, но миссис Доббин тут же переменила тему, сказав, что в холодильнике осталась холодная говядина.
— Тогда я сделаю салат, — решила Мэнди. — Достану еще сыр, печенье, что-нибудь из фруктов, а потом сварю кофе. Этого будет достаточно?
— Он обычно как раз так и ужинает летом, — кивнула миссис Доббин. — Как ты только угадала?
Мэнди улыбнулась про себя. Трудно представить, чтобы Саймон уплетал сладкие пудинги. Она взглянула на часы:
— Наверное, он уже скоро будет. Пойду на кухню. Миссис Доббин, вам больше ничего не нужно? Все хорошо?
Экономка поблагодарила Мэнди со слезами на глазах за то, что та так добра к ней, и пообещала, что завтра будет снова на ногах. Мэнди строго предупредила ее, чтобы она не вставала, пока доктор не разрешит, потом пошла вниз, в прохладную полутемную кухню, и принялась готовить ужин сэру Саймону.
К четверти девятого все было готово, но он так и не появился. Мэнди взяла журнал и села у окна в гостиной, откуда была видна подъездная дорожка к дому.
Медленно прополз час. Конечно, убеждала себя Мэнди, ехать ему довольно далеко. В такой чудесный летний вечер на дорогах должно быть много машин, и Саймон мог попасть в пробку.
Она поднялась наверх и заглянула к Пипу, который мирно спал. Из комнаты миссис Доббин тоже не доносилось ни звука. К половине одиннадцатого сумрак превратился в темноту. Что там Саймон говорил про то, что хочет еще поработать в саду до темноты?
Мэнди пошла в оранжерею. Все здесь, казалось, было наполнено присутствием Саймона. Его запасная трубка лежала на подоконнике. За дверью на вешалке висел его твидовый пиджак.
Из открытых окон дул прохладный ночной ветер. Она закрыла их, надеясь, что поступает правильно, затем налила воды в ведро и протерла влажной тряпкой пол и крыльцо, что, как она видела однажды вечером, делал Саймон.
Наконец Мэнди вернулась в дом. Было уже начало двенадцатого, и она начала беспокоиться. Выбранив себя за глупое беспокойство, она включила свет в гостиной и задернула занавески, но через несколько минут, услышав какой-то шум на улице, снова отдернула их и погасила лампу. Мэнди почувствовала, что во рту у нее пересохло и горло сжалось от волнения.